Пастырь. Архимандрит Авель (Македонов, в схиме Серафим)

6 декабря 2006 года отошел ко Господу старец Авель (Македонов) . Святогорец, наместник Иоанно-Богословского Пощуповского монастыря, мудрый духовник и наставник, архимандрит Авель был одним из тех светочей веры, благодаря которым традиции подвижничества сохранялись и преумножались. Портал Православие.Ru публикует воспоминания об отце Авеле своего постоянного автора священника Димитрия Фетисова , знавшего батюшку последние 7 лет его жизни.

«Нельзя уверовать в Бога, не увидев свет вечной жизни в глазах у другого человека», – сказал однажды митрополит Антоний Сурожский . Мне, когда я еще был мальчишкой и, учась в 7-м классе, начал активно воцерковляться, Господь позволил попасть в круг людей, глубоко и благочестиво верующих, и увидеть непосредственно ту дивную, непрерывную и благодатную традицию жизни в Боге, идущую от святых апостолов, которую, пожалуй, никогда не передать одними только словами.

Почти всех этих благочестивых, прекрасно образованных и разнообразно талантливых священнослужителей, монахов и благоговейных мирян роднило одно – все они были, так или иначе, связаны с Иоанно-Богословским монастырем, находящимся в Рязанской епархии, в селе Пощупово.

Но самое, пожалуй, главное, что связывало и связывает до сих пор это существующее и поныне братство апостола Любви, благодатный источник воды живой, после которой, как сказал Спаситель в беседе с Самарянкой у колодца Иакова, не возникает жажда (см.: Ин. 4: 5–42), – это архимандрит Авель (Македонов), известный в нашем Отечестве старец и духовник.

Мне довелось близко познакомиться с отцом Авелем и даже начать периодически помогать ему во время богослужения лет за семь до его праведной кончины, когда физическая немощь уже стала одолевать пламенного духом батюшку. Но тот добрый и, увы, во многом неповторимый пример, который он подавал как христианин и как священник, будет для меня путеводной звездой всю мою оставшуюся жизнь.

Детство и юность

Отец Авель родился в благочестивой многодетной крестьянской семье и с самых ранних лет имел любовь к Церкви. Еще маленьким мальчиком за свое особое усердие к богослужению он получил от односельчан прозвище «Коля-монах». Очевидно, у него никогда не возникало сомнения в том, какой путь он изберет для себя, так как душой он всегда стремился в храм – единственную действующую тогда в Рязани Скорбященскую церковь, до которой от родного села отрока-богомольца было несколько верст.

Особый этап в жизни Коли Македонова наступил в 1944 году, когда на Рязанскую кафедру перевели архиепископа Димитрия (Градусова; впоследствии схиархиепископа Лазаря), подвижника и исповедника, получившего благословение на священство от святителя Тихона, Патриарха Московского . У него будущий архимандрит Авель, к тому времени осиротевший шестнадцатилетний юноша, на попечении у которого осталось четверо братьев и сестер, начинает иподиаконствовать и духовно окормляться.

О прозорливости владыки Димитрия старец рассказывал такую историю: однажды трое мальчишек – архиерейских иподиаконов – шли на всенощную…

О прозорливости духовно окормлявшего его владыки батюшка рассказывал такую интересную историю: однажды трое мальчишек – архиерейских иподиаконов – радостно шли на всенощную. До единственного действующего в городе храма – Скорбященской церкви – было четыре километра пути, и они, как это свойственно юным отрокам с чистым сердцем, стали вслух мечтать о том, кто из них кем станет в будущем.

Первый серьезно заявил, что мечтает послужить Богу, защищая Церковь от нападок агрессивного безбожия, став архиереем. Второй смиренно поведал о том, как он хотел бы стать монахом, чтобы всегда пребывать рядом с храмом Божиим. Третий отрок, у которого уже начал пробиваться солидный басок, поделился мечтами о том, как он станет маститым протодиаконом, украшающим своим служением церковные праздники.

Когда три мечтателя, встретившись с владыкой Димитрием, стали по очереди подходить к нему за благословением, то, благословляя первого, владыка сказал: «Здравствуйте, Ваше Высокопреосвященство! Как Вы поживаете? Как спасается Ваш многочисленный клир и паства?» – это был Боря Ротов, будущий митрополит Ленинградский и Новгородский Никодим, Патриарший Экзарх Западной Европы, председатель ОВЦС – один из самых выдающихся церковных иерархов Российского Православия XX века и наставник нынешнего первосвятителя Святейшего Патриарха Кирилла .

Второй отрок услышал от владыки вопрос: «Как там Ваши монахи, досточтимый отец игумен? Как Вы спасаетесь о Господе?» Это был будущий архимандрит Авель. Ему владыка Димитрий впоследствии категорически запретил становиться архиереем (видимо, зная, что ему не раз представится такая возможность), всячески подчеркивая, что Господом уготовано ему старческое служение. Из-за этого владыка не разрешил батюшке получать духовное образование и в весьма юных летах постриг его в схиму с именем Серафим (так как схимник по канонам Русской Православной Церкви не может стать архиереем). Помимо этого, пострижение в схиму было вызвано сердечным заболеванием, из-за которого врачи давали юному иеромонаху Авелю буквально несколько лет жизни.

Третий мальчик, подойдя под благословение, услышал от прозорливца грозное внушение: «Что же это Вы, отец диакон? Утром на обедне – вечером в театре? Вы уж определитесь, кому Вы служите…» Впоследствии этот человек стал диаконом, но светская жизнь затянула его, и он, в свое время не вняв предостережениям старца, второй раз женился, оставив, согласно канонам, свое служение навсегда. С внуком этого несчастного неудавшегося диакона я потом учился в университете на одном курсе…

Стоя с Евангелием в руках, юный иеродиакон грустно думал: куда же ему идти после бдения? Ответ пришел быстро.

А будущий батюшка по настоянию своего старца владыки Димитрия в сложнейшее время гонений становится диаконом и постригается в мантию (в 18 лет!), после чего его родной брат, опасаясь преследований властей, попросил оставить их дом… Батюшка, заменявший своим рано осиротевшим (лишившимся отца и матери) четверым братьям и сестрам отца, ушел, не имея в своем сердце и тени обиды. На всенощной, стоя во время полиелея с Евангелием в руках, юный иеродиакон грустно думал: куда же ему идти после бдения? Ответ пришел быстро: сразу после службы к иеродиакону Авелю подошла пожилая прихожанка, всем известная своим тяжелым характером, и предложила ему остаться у нее, так как ее дом находится рядом с храмом. Батюшка на некоторое время поселился у этой женщины, которая потом ему призна ется: «Стою я во время полиелея, а ты, отец иеродиакон, Евангелие держишь. Тут так жалко мне тебя стало… Думаю: ну куда он пойдет на ночь глядя после службы; предложу-ка я ему переночевать у себя…»

Батюшка и митрополит Никодим (Ротов)

Лучшим другом, а точнее сотаинником, то есть самым духовно близким и родным человеком, для отца Авеля был митрополит Никодим (Ротов), с которым они были знакомы с детства, вместе иподиаконствуя и окормляясь у архиепископа Димитрия (Градусова). Батюшка не просто уважал и любил владыку Никодима, но и почитал его как выдающегося подвижника, который, как он верил, не просто спасся, но и обрел благодать перед Богом.

Возможно, зная, какая непростая миссия предстоит будущему владыке Никодиму, вынужденному впоследствии неоднократно блестяще лавировать между советским агрессивно-безбожным правительством и международным сообществом, отстаивая интересы Церкви (что и принесло ему славу одновременно «гиперэкумениста» и «агента КГБ»), прозорливый владыка Димитрий назвал его в постриге в честь Никодима – тайного ученика Спасителя.

Наверное, владыка Никодим где-то и совершал ошибки. Известно, что он действительно был «филокатоликом» в том смысле, что ему нравилось, насколько слаженно работает Ркц как единый административный механизм. Но ясно одно – на служении Матери-Церкви он сгорел как свеча, абсолютно не жалея себя, свою репутацию и здоровье. Как-то раз он признался отцу Авелю, что мечтает уподобиться своему любимому святому – апостолу Павлу , и это отчасти исполнилось, ведь преставился он в 49 лет от шестого инфаркта, находясь на послушании (святые отцы говорят: «Кровь, пролитая на послушании, – кровь мученика») и встретив смерть, как первоверховный апостол, в Риме, в среде, по большому счету, недружелюбной святому Православию.

Жизни отца Авеля и митрополита Никодима тесно переплелись навсегда. Не без влияния выдающегося митрополита отец Авель, пламенный проповедник и молитвенник, уезжает на Афон, где его вскоре избирают по жребию, из трех кандидатов, игуменом русского Свято-Пантелеимонова монастыря. Позже, в 1979 году, он приезжает в СССР на похороны своего лучшего друга и собрата во Христе – владыки Никодима, чтобы прочитать ему на отпевании разрешительную молитву, и его больше не выпускают обратно на Афон, так как таможня «потеряла» его греческий паспорт.

Со временем, конечно, батюшка мог бы вернуться на Святую гору, но ему передали волю почившего митрополита, согласно которой следовало остаться в России и здесь продолжить свое служение. Скорее всего, эта просьба владыки Никодима была вызвана беспокойством о слабом сердце отца Авеля, на котором негативно сказывался жаркий и влажный афонский климат.

Афонский игумен

В какой момент замечательный священник и ревностный монах становится старцем? Наверное, на этот вопрос невозможно ответить, но ясно одно: тот духовный опыт, перенятый им у дореволюционного маститого духовенства и подвижников-исповедников, который он получил еще здесь, на своей Родине, там – на Афоне – многократно умножился. Батюшка, духовно осиротев, так как к тому времени преставился его авва – схиархиепископ Лазарь, по прибытии на Святую гору стал послушником у игумена Русского на Афоне Свято-Пантелеимонова монастыря схиархимандрита Илиана (Сорокина).

«Афон мне снится почти каждую ночь», – как-то признался отец Авель

Об афонском периоде своей жизни отец Авель часто с благоговением вспоминал. «Афон мне снится почти каждую ночь», – как-то признался он. Вспоминал он и о том, как уже немощный схиархимандрит Илиан рассказывал ему одну и ту же историю о ревностном и благочестивом священнике из России, который приехал на Афон, но ему, по Промыслу Божию, не суждено было здесь остаться. Отец Илиан так часто излагал эту историю, что отец Авель связывал это с присущей его годам старческой немощью. И лишь по прошествии многих лет батюшка понял, что прозорливый старец рассказывал про него.

Много удивительных святогорских историй вспоминал отец Авель. Видно было, что Афон (он провел на Святой горе около девяти лет) был для него важнейшей духовной школой. Здесь он приобрел бесценный опыт монашеской общежительной жизни, к тому времени практически утерянный в Советской России (поскольку монашество как институт, за редким исключением, было почти полностью уничтожено). Видимо, неспроста Господь привел его назад на Русскую землю, которой вскоре предстояло пережить бурную «духовную весну» возрождения Святого Православия, раскрывающегося во всей своей красоте и величии именно в ангельском монашеском чине.

Русский старец

После вынужденного возвращения в Россию батюшка был назначен почетным настоятелем Борисоглебского кафедрального собора. По прошествии некоторого времени, в конце 1980-х, приснопамятный архиепископ Рязанский и Касимовский Симон, в юности окормлявшийся у тогда еще молодого иеромонаха Авеля, попросил батюшку возглавить только что переданный Церкви Иоанно-Богословский монастырь в селе Пощупово Рыбновского района Рязанской области. Разоренная в 1930-е годы обитель пребывала в таком жутком состоянии, что на фотографиях, запечатлевших тогдашнюю мерзость запустения, невозможно узнать нынешнего процветающего уголка, отражающего красоту Царствия Небесного .

Огромной заслугой отца Авеля было то, что, помимо восстановления зданий обители, ему всецело удалось восстановить и духовную жизнь монашеской общины, костяк которой до сих пор состоит из его пострижеников. Старец, насколько это было возможно, сумел передать дух и непрерывную тысячелетнюю традицию афонского монашества своим постриженикам и духовным чадам.

Когда я познакомился с отцом Авелем, он, по свидетельству братии, знавшей его с начала возрождения монастыря, уже начал физически угасать – уже брала свое старческая немощь и многочисленные болезни. Батюшка перенес сложную операцию, ослеп на один глаз, и в последние полтора года жизни на дальние расстояния, например от игуменского дома до храма, его перевозили уже в инвалидной коляске – настолько силы покинули его.

Тем не менее, старец не пропускал ни одной ежедневной монастырской Литургии, причащаясь практически каждый день и присутствуя на всех акафистах и полиелеях. Часто, особенно по большим праздникам, он сам возглавлял Божественную Литургию. Я сподобился иподиаконствовать у него на службах и не могу забыть, как он всегда со слезами на глазах совершал Евхаристический канон – главную часть Литургии, во время которой хлеб и вино становятся Телом и Кровью Христа Спасителя.

«Пою Богу моему, дондеже есмь»

Господь много раз сподобил меня держать перед старцем книгу с молитвами во время совершения им Божественной Литургии. Видно было, насколько живо отец Авель молился Богу, разговаривая с Ним непосредственно, как это, наверное, в свое время делали пророки, апостолы и святые. Этой же живостью отличались и его проповеди, произносимые на совершенно простом, крестьянском языке и при этом необычайно красноречивые (батюшка вообще был прекрасным рассказчиком). Когда он рассказывал о каком-либо событии из Евангелия или из жизни Матери Божией, Которую он особенно трепетно любил и с благоговением почитал, то возникало сильное ощущение того, что ты слышишь эту историю от самого очевидца описываемых событий. Было понятно, что эта живость – следствие его духовного опыта, которым он мистически приблизился к описываемым евангельским сюжетам и святым угодникам Божиим.

Архимандрит Авель необычайно любил богослужение, и, пожалуй, единственное, за что он строго взыскивал со всех, невзирая на лица и звания, – это неблагоговейное отношение к службе. Будучи, на мой взгляд, весьма мягким духовником и игуменом, он мог довольно строго одернуть того, кто отвлекается во время службы, разговаривает или, небрежно совершая богослужение, делает ошибки. Зная многие стихиры и тропари наизусть, хотя некоторые из них читаются и поются раз в год, батюшка мог даже через весь храм поправить уставщика – выйти из своей стасидии на амвон и громко, с возмущением, спросить, обратившись в сторону клироса: «Вы что там поете?!»

Немощный отец Авель быстро вышел из алтаря на амвон и громко сказал: «Сейчас нужно читать “Христос воскресе!”»

Однажды монах по ошибке начал монотонно и негромко произносить перед шестопсалмием обычные слова: «Слава в вышних Богу», хотя были дни Пасхи и следовало трижды читать «Христос воскресе». Немощный отец Авель быстро вышел из алтаря на амвон и громко сказал: «Сейчас нужно читать “Христос воскресе!”», – на что многочисленные богомольцы, не слишком разбирающиеся в уставе и посчитавшие, что это батюшка их приветствует, громогласно ответили: «Воистину воскресе!».

Память у батюшки была феноменальная. Впрочем, это было не просто свойство памяти, а скорее последствие той духовной собранности, того целомудрия, то есть способности «цельно мудрствовать», которая была присуща старцу, сумевшему собрать воедино при помощи благодати Божией человеческое естество, расколотое грехом. Эта особая его собранность была заметна, когда он молился (несколько раз я это чувствовал, когда ехал рядом с ним, безмолвно молящимся, в машине) или отвечал на вопросы паломников и духовных чад.

Также это часто проявлялось по отношению к особенностям совершения службы. Нередко можно было увидеть такую картину: он, 78-летний старец, прослуживший в священном сане более 50 лет, спрашивает у молодого иеромонаха, какие особенности богослужебного устава были на сегодняшний праздник в прошлом году, а последний не может ничего вспомнить… Многие братия, имевшие священный сан или подвизавшиеся на клиросе, вели дневник, в котором отмечали различные небольшие, но важные, по мнению их игумена, нюансы совершения служб.

Ничто так не утешало старца, как благолепное и благоговейное богослужение, в совершении которого сам он был примером, и этого никогда не передать простым подражанием. Будучи учеником дореволюционных опытных священнослужителей, отец Авель был истинно церковным человеком, благоговейно дышащим вместе с Матерью-Церковью, и это проявлялось во всём. Он, совершая богослужение, как бы погружался в него как в свою родную стихию. Он знал малейшие нюансы годового, седмичного и суточного круга богослужения. Знал множество интересных традиций, связанных с практикой совершения служб. Не однажды я слышал, как батюшка с воодушевлением проговаривал одну из любимых цитат из Псалтири: «Пою Богу моему, дондеже есмь» (Пс. 103: 33). Думаю, что эту фразу можно считать негласным девизом батюшки, которому он был верен всю свою жизнь.

Мне довелось слышать, как некоторые почтенные священнослужители, послужив или пообщавшись с отцом Авелем, искренне признавались себе и окружающим в недостатке церковности – той неопределимой и таинственной органичной связи с Матерью-Церковью, которая так, на мой взгляд, необходима теперь каждому современному христианину и тем более клирику. Много сейчас есть искренних верующих людей, немало прекрасно образованных, грамотных пастырей, но можем ли мы (конечно, я говорю про себя в первую очередь) искренно признаться, что живем и дышим вместе с нашей Святой Церковью так, как это делал архимандрит Авель?

Дар любви

Старец призывал алтарника и подолгу диктовал для поминовения на проскомидии имена тех людей, которых знал десятилетия назад.

Дар любви, который стяжал батюшка, понуждал его усердно молиться за всех, кого он когда-либо знал. Часто, приходя рано с утра на службу, он призывал алтарника с листком бумаги и ручкой и подолгу диктовал для поминовения на проскомидии имена тех людей, которых знал десятилетия назад и которые в основном давным-давно умерли. Теперь я, уже будучи священником, вспоминая об этом, думаю, что батюшка неспроста просил делать эти записи, которые потом сам (или – иногда – с помощью служащего иеромонаха) поминал. Так он, судя по всему, приучал всех нас, своих воспитанников, трепетно относиться к обязанности любого клирика или монаха – молиться за ближних. Также батюшка никуда не выкидывал записки, в которых его просили помянуть указанных в них лиц. Накапливаясь долгое время, они составляли огромную стопку измочаленной бумаги, и все эти люди также поминались на каждой обедне.

Как-то раз мне довелось сопровождать отца Авеля на празднике в одном из городских храмов (надо сказать, почитавшее его духовенство довольно часто приглашало батюшку к себе на службу, встречая с величайшим почтением). После продолжительного богослужения, общения с прихожанами и трапезы уже изрядно утомленный старец вместо того, чтобы отправиться назад в монастырь, сказал, что мы с ним поедем отслужить заупокойную литию по его другу. Приехав на кладбище и спев литию, батюшка, поблагодарив за помощь, между делом сказал мне, что когда-то с человеком, за которого мы только что молились, они в детстве жили на одной улице и вместе играли.

Батюшка был очень внимателен и чуток ко всем, кто приезжал в монастырь. Для него не было чужих или посторонних. Он всех любил – малых и великих. При нем совершенно стирались социальные рамки, и те люди, которые приезжали к нему: солидные бизнесмены и политики, ученые и простецы, священники и миряне – все они вокруг него становились большой дружной семьей. Не раз мне доводилось видеть, с какой трогательной любовью к нему «бросалась под благословение» какая-нибудь ветхая старушка, его давнишняя, еще с 1950-х годов, прихожанка, и как он ее ласково и участливо встречал – как родную.

Управляя крупным монастырем, будучи тяжелобольным, пожилым человеком, он умел вспомнить про всех, даже самых незначительных людей. В мой день рождения или день ангела он обязательно приглашал к себе в игуменский дом и непременно одаривал добрым словом и подарком. Как-то раз батюшка узнал от одного монаха, моего друга, что в семье моих родителей возникли материальные проблемы, и, пригласив меня, попросил не стесняться и, если у меня возникнет необходимость, приходить в монастырскую бухгалтерию и брать (о чем он тут же распорядился), сколько потребуется денег на еду, одежду или какие-то другие нужды.

Никогда не забуду, как однажды, сопровождая батюшку на одну из соборных архиерейских служб, я взял его посох и отошел, оставив его одного, и он, споткнувшись, со всего размаху беспомощно упал прямо лицом на бетонный пол алтаря… Он упал так страшно и по-старчески неуклюже, совершенно не успев сгруппироваться или выставить вперед руки, что многочисленное духовенство, видевшее эту трагедию, ахнуло от ужаса. Было удивительно, как он ничего себе не сломал. Но еще более удивительным для меня стало его доброе отношение ко мне – во многом виновнику того случая. Думаю, последствия той травмы долго еще доставляли ему физическую боль. Ну а я, вместо хотя бы малого укоризненного взгляда, получил после того происшествия лишь бо льшую любовь и расположение старца…

Вроде бы обычный случай, но как ярко он характеризует его простое любящее сердце и детскую непосредственность, видящую даже в манерах, граничащих с невоспитанностью (как я теперь понимаю свое тогдашнее поведение), – добро. В этом был весь он – маститый архимандрит, имеющий среди своих почитателей и духовных чад членов Священного Синода, множество архиереев и так запросто объясняющий мне – неотесанному мальчишке, почему он не станет грызть яблоко у врат монастыря, игуменом коего является…

Дар прозорливости

Много мне довелось слышать из первых уст историй о случаях прозорливости батюшки. Теперь я и сам по-новому вспоминаю некоторые те его слова и предостережения, которым раньше почти не придавал большого значения. Наверное, ученики Господа также потом, после разлуки с Ним, с трепетом вспоминали Его поучения, заново осмысливая их и понимая глубину сказанного в тот период, когда Учитель был рядом.

В определенный момент я, ужаснувшись, понял, что отец Авель видит мое сердце насквозь и при этом продолжает меня любить. Как-то раз, сопровождая батюшку на многолюдную службу под праздник Крещения Господня , я, раздвигая толпу, чтобы образовать проход для него, горделиво надувая щеки, думал о своем величии и важности, раз сподобился сопровождать такого великого старца, к которому стремятся подойти под благословение тысячи людей… Внезапно высочайший полет моей мысли был прерван батюшкой, который незаметно для меня выбрался вперед и неожиданно, пробираясь сквозь толкучку и благодушно преподавая всем паломникам благословение, повернулся ко мне и громко сказал, метко и лаконично обозначив мое духовное состояние: «Димитрий! Ты есть – никто!»

Не без молитв батюшки я иногда как-то особенно остро чувствовал свою греховность и недостоинство. Хотя я, конечно, мечтал о священстве и знал, что непременно, каким бы то ни было образом, свяжу свою жизнь с Церковью, у меня однажды особенно остро возник вопрос к самому себе: «А не будет ли принятие сана для меня погибельным?» Батюшка тут же разрешил мучащий меня вопрос: когда я подходил под благословение для облачения в иподиаконские одежды – стихарь с орарем, он ласково сказал: «Ну вот, Димочка, пройдет еще совсем немного времени, и ты подойдешь благословляться уже с поручами», – подразумевая, что скоро я стану диаконом, ведь поручи – это атрибут облачения первой степени священства – диаконства.

Настоял отец Авель и на моем поступлении в светский вуз, хотя я грезил семинарией и совершенно не понимал, зачем умножать сущности и идти учиться в учебное заведение, которое, как я думал, только отдалит меня от заветной мечты – послужить Богу и Его Церкви в священном сане и, может быть, даже в монашеском достоинстве. Теперь я понимаю, что всё это было промыслительно и, оглядываясь, всё больше сознаю, что лучшего пути, чем тот, по которому меня направил батюшка, для меня не было.

Нередко старец напрямую предостерегал тех или иных лиц от грозящей им духовной опасности.

Нередко старец напрямую предостерегал тех или иных лиц от грозящей им духовной опасности. Так, одного иеродиакона он не раз грозно увещевал прямо во время службы: «Отец, я знаю, о чем ты думаешь, помни: блудники Царствия Божия не наследуют». Впоследствии этого брата, так и не внявшего строгим предупреждениям старца, «вынесло» из монастыря, и он начал вести распутную жизнь, отрекшись от монашеского звания.

Однажды батюшка, бывший всегда очень почтительным и ласковым к своим юным собратьям-священникам, внезапно в алтаре, при стечении духовенства, начал грозно обличать некоего молодого иерея. Неожиданно подозвав его к себе, он громко сказал: «Я тебе перед престолом Божиим говорю – ты вор и обманщик». Этот клирик потом, вступив в конфликт со своим правящим архиереем, был запрещен в священнослужении. Но после запрета вместо покаяния он занялся раскольнической деятельностью, открыв в подвале жилого многоквартирного дома свою «церковь».

Некая женщина приехала как-то к отцу Авелю (а он нес послушание духовника епархии, был авторитетнейшим клириком среди всего духовенства и мог обращаться с ходатайством к правящему архиерею) с просьбой о рукоположении старосты их прихода во священники. На это батюшка ей строго ответил: «Не тебе решать, кому быть священником, а кому не быть». Прошло много лет, и эта дама, активная прихожанка и неутомимая труженица, всё же «решила, кому не быть», – и увела из семьи уже немолодого священника, отца четырех детей…

Не знаю, можно ли отнести к прозорливости архимандрита Авеля (или это была просто любовь к ближнему) его тесные дружеские взаимоотношения с некоторыми представителями Русской Православной Церкви за рубежом, хотя в те далекие времена у нас не было с ними евхаристического общения.

Так, во время пребывания на Афоне отец Авель заботливо наставлял и опекал, а впоследствии даже тайно сослужил (впрочем, несомненно, с ведома священноначалия, принципу послушания которому он всегда строго и неизменно следовал) с будущим председателем Комиссии Русской Зарубежной Церкви по переговорам с Московским Патриархатом архиепископом Берлинско-Германским и Великобританским Марком (Арндтом). Видимо, старец еще в те советские годы надеялся, а может быть, по благодати Божией, предвидел, что вопрос объединения двух ветвей некогда Единой Русской Церкви – это не утопия, но вполне реальное будущее, к которому нужно стремиться. Понятно, что тогда об этом было невозможно даже мечтать.

Батюшка велел всей братии подойти под благословение к владыке Лавру и, когда высокого гостя провожали, распорядился звонить в колокола.

Мне известна и другая трогательная история, которую я слышал из уст ее непосредственных участников. История о том, как в 1993 году будущий первоиерарх РПЦЗ Митрополит Восточно-Американский и Нью-Йоркский Лавр (Шкурла) , с которым у архимандрита Авеля были давние прекрасные отношения, прибыл в Иоанно-Богословский монастырь и, войдя в главный собор обители, смиренно стоял в притворе и молился. Батюшка, стоя в стасидии у самого иконостаса, каким-то образом заметил своего молящегося старого друга и, подозвав служащего иеродиакона, что-то прошептал ему. Иеродиакон, далее по ходу службы произнося великую ектению, после положенного поминовения Святейшего Патриарха почтительно повернулся к владыке Лавру и, торжественно проговаривая его архиерейский титул, помянул его вместе с нашим первосвятителем, чем вызвал слезы умиления смиренного монаха, коим являлся митрополит Лавр. После службы батюшка велел всей братии монастыря подойти под благословение к владыке Лавру и, когда высокого гостя провожали, распорядился звонить в колокола.

Всё это произошло еще задолго до объединения двух ветвей нашей Церкви, и кто знает, может, и тот небольшой случай тоже немного приблизил это без преувеличения эпохальное событие.

Дар рассудительности

Свидетельств о прозорливости батюшки сохранилось огромное количество. Но многие духовные люди не раз отмечали и другой дар старца – дар рассудительности, который святые отцы ставили еще выше всех остальных добродетелей и даров, в том числе и самой прозорливости.

В оценках тех Божиих людей и подвижников, которых батюшка встречал в своей жизни, он всегда избегал излишних византизмов и прилагательных типа «благочестивейший», «святой» и т.д. Иногда, даже описывая явных подвижников – а ему по роду его священнической деятельности довелось встречаться со многими, он избегал давать их подвигу оценку. Так, рассказывая об одной женщине, которую он, еще в молодости, соборовал, он признавался, что никогда не видел таких страшных страданий, которые претерпевала эта раба Божия, при этом за всё благодаря Бога… Вспоминая это, он не говорил, что она – святая или блаженная. Просто рассказал назидательный случай – и всё.

Так же смиренно он относился и к своему подвигу и добродетелям. Когда я попросил его подписать мне на память его фотокарточку, он согласился, скептически добавив: «Только в красный угол не вешай»…

Отец Авель считал: бесноватому нужно благочестиво жить, и тогда бес, не вынеся молитвы, поста и церковных таинств, сам уйдет.

Еще характерной особенностью отца Авеля было его отношение к экзорцизму . Он считал, что бесов не стоит изгонять специальным чином. Бесноватому просто нужно начать благочестиво жить, и тогда бес, не вынеся молитвы и поста, а самое главное – участия в церковных таинствах, – сам уйдет. Ну а если уж заниматься этим делом, то только по прямому благословению священноначалия. (Кстати, не раз мне доводилось видеть, как бесы, не вынося присутствия отца Авеля, начинали громко вопить и в ужасе биться в одержимых, заставляя их поскорее отойти от старца.)

Конечно, думаю, всяких архиереев видел батюшка. Ведь советские годы, в которые Господь судил служить ему, – это не только время исповедничества, но и время предательств и падений людей, слабых верой и немощных духом. Несомненно, были и есть и недостойные люди среди духовенства, в том числе и высшего, но епископ – он как отец. И священник должен его чтить, лишь в самом крайнем случае оказывая ему неповиновение и непочтение.

Сейчас среди некоторых мирян и даже клириков становится модным пренебрежительное отношение к епископату, что в корне противоречит церковной традиции и тому эталону благочестия, который нам оставили такие подвижники, как архимандрит Авель.

Последние минуты

Никогда не забуду, как незадолго до смерти отца Авеля я пришел с ним попрощаться. Он был уже при смерти, и келейник дал мне буквально минуту, тут же став подгонять и говорить, что время вышло и нужно оставить измученного батюшку. В эти короткие мгновения я понял, что не стоит просить у старца прощения, ведь он давно простил, да и, собственно, никогда не держал зла ни на кого, даже на меня. Я, быв узнан уже находящимся в полузабытьи старцем, просто попросил его молиться за меня там , на что получил обещание и последнее благословение, которое явственно чувствую до сих пор, особенно поминая его на Литургиях и панихидах.

«Поставь первое на первое место,
и тогда все остальное займет
свои места»

Святые отцы

Дорогие друзья!

Сегодня мне хочется рассказать вам об удивительном и мудром человеке, Почетном гражданине нашего родного города Рязани, ревностном служителе Божьем - архимандрите Авеле (Македонове). В этом году исполняется 90 лет со дня его рождения.
Будущий благодатный старец архимандрит Авель, в миру Николай Николаевич Македонов, родился 21 июня 1927 года в селе Никуличи Рязанской губернии. «Я родился в большой крестьянской семье еще до коллективизации. Бабушка всем управляла, дедушки не было. Семья была очень трудолюбивая, православная, с традициями. Ходили на молебен и в Николо-Радовицкий монастырь, и в Иоанно-Богословский. Как хорошо, благодать, а в Богословском монастыре – это рай.

У бабушки, отцовой матери, было семеро человек детей, потом она взяла еще четверых. Муж у неё молодым умер. Она не сломалась, вела всё хозяйство. Её действительно уважали. Я никогда не слышал, чтобы грубо кто бабушке ответил. Все показывали дружелюбие, любовь. Учитель лучший – это семья. Иногда, кажется, ребенку говоришь, а у него – мимо ушей. Но он это складывает, как в копилку. Запоминает, как в семье заведено. Все были заняты работой: все – наше, и нужно работать от зари до зари». Школу Николай Македонов начал посещать с восьми лет. Из школы Николай вынес всё самое лучшее, что мог в ней получить. Образцы возвышенности души он видел в произведениях Достоевского, Пушкина, Лермонтова, Тютчева. В эти годы, как вспоминал отец Авель, он ходил на богослужения в рязанский Скорбященский храм, в то время единственный в Рязани – все остальные были закрыты. Там Коля Македонов познакомился с Борей Ротовым – будущим митрополитом Ленинградским и Новгородским Никодимом. Со службы они часто ходили вместе в село Никуличи. Однажды у мальчиков зашёл разговор о том, кто из них кем хотел бы стать в будущем. Коля признался, что с детства мечтает стать схимонахом. Боря же мечтал как можно больше пользы приносить русской Церкви. Их желания практически исполнились. Впоследствии Коля Македонов постригся в схиму с именем Серафим, а Борис Ротов стал правой рукой Патриарха на посту председателя внешних церковных сношений. На протяжении всей жизни они помогали друг другу, поддерживали в преодолении житейских трудностей. Мальчики пережили все ужасы и лишения минувшей войны: голод и холод, забота о хлебе насущном и ранний труд в детские годы. «Несколько раз, – вспоминал митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий, – я слышал от владыки Никодима трогательный рассказ, врезавшийся в его детское сознание и относящийся к периоду войны. Враг подходил к Рязани. В храме Скорбящей иконы Божией Матери служился ежедневно молебен о победе и читалась молитва святителю Василию Рязанскому, покровителю нашего края. И в самый критический момент, когда уже не было у людей надежды на спасение от овладения городом фашистами, среди верующих в храме распространился слух, что явившийся святитель Василий сказал, что не отдаст своего родного города и народа на поругание врагу. Так оно и случилось!».

Однажды во время войны, когда Николаю было 14 лет, произошел такой случай. Был голод. Ребята позвали его в совхоз. Там, говорят, морковь очень хорошая, сладкая, крупная. Поддался он соблазну, надергал, пошел домой, постучал. Дверь отворил отец. Мальчик подумал, что тот похвалит, скажет: «Молодец!», а он взял эту морковь и этой морковью мальчика – и так, и этак! А потом ее в крапиву бросил и говорит: «Это в первый и в последний раз. Не позорь наш род. У нас в роду никогда никто ничего чужого не брал. Продать, купить, обменять – можно, брать без спросу – нельзя».

Во время войны будущий отец Авель, Коля Македонов, целыми днями хлопотал по дому, заботился о младших братьях и сестрах. Отец его в госпитале работал; мать целый день была занята на производстве. А он трудился по дому: и пек, и стирал, и шил – обшивал своих братьев и сестер. Родные по пайкам сдавали ему продукты, а Коля думал: «Сейчас поедят, а Пасха подойдет – и нечего будет на стол поставить». Муки настоящей отсыпа?л, сахара, всё это в сундук относил, в сени. А подошла Страстная седмица, мама и говорит: «Думала, пайки будут давать, а оказалось – отложили, только к маю дадут. Как же у нас к Пасхе-то будет?» – «Мам, будет к Пасхе!» Принес, а она: «Ты где взял?» – «Вы всё принесли». – «Как у тебя сил хватило голодным сидеть, а всё …» – и замолчала.

Монашеский постриг отцу Авелю довелось принять от владыки Димитрия (Градусова) в Ранненбурге, в храме на месте бывшей Ранненбургской Петропавловской пустыни . Место удивительное, историческое. После Петровских побед Александр Данилович Меншиков выстроил монастырь, названный Ранненбургской Петропавловской пустынью. По преданию, на этом месте Петр Алексеевич чудесным образом спасся при нападении разбойников. Отец Авель вспоминал: «18 лет мне исполнилось, я уж дал обет безбрачия. И ждал я дня пострига как праздника! Потом я стал служить, я никогда никуда не переходил – не искал, где лучше, где выгоднее. А куда посылают, туда шел и никогда не возражал».

Большой и важный отрезок жизни отца Авеля был связан и с Ярославской землёй. В 1948 году Управляющего Рязанской епархией, архиепископа Димитрия (Градусова) переводят на Ярославскую кафедру. С собою он забирает отца Авеля, ставшего к тому времени иеромонахом, и иподиакона Бориса Ротова. Митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий, который в те годы был алтарником Фёдоровского собора в Ярославле, вспоминал:

«Простое, доброе слово отца Авеля глубоко западало в душу и согревало сердце человека. Будучи иеромонахом, он в ярославских церквях рассказывал о святителе Василии Рязанском, и так трогательны были эти рассказы, что я никогда не забывал о подвиге этого святителя».

Отец Авель пострадал от советских властей. В прессе началась его травля. В областной ярославской газете про него на весь разворот напечатали статью «Шарлатан XX века». В ней говорилось, что настоятель Смоленской церкви иеромонах Авель пьяница, человек аморальный и не верует в Бога, только притворяется благочестивым.

Владыка Никодим (Борис Ротов)

В то время временно управляющим епархией являлся епископ Угличский Исайя (Ковалёв), который очень любил и уважал отца Авеля. Исайя вызвал иеромонаха к себе и показал статью.

«Так это же не смертный приговор. Не боюсь я этой клеветы. А вот вы поберегите себя. Не вступайте в спор с клеветниками. Вы же больной человек, а власти могут лишить Вас должности и средств к существованию».

Отец Авель был переведен назад в Рязанскую епархию, в отдаленный приход.

Умел отец Авель в тяжёлых ситуациях сохранять юмор, а главное – во всём полагался на волю Божию. Несколько лет уполномоченные по делам религий не давали ему служить в церкви.

Они надеялись, - вспоминал архимандрит, - что озлоблюсь на советскую власть и примкну к её врагам.
Это было время правления Никиты Хрущёва, который обещал показать по телевизору последнего попа. Давление на священников было страшное: некоторые не выдерживали, снимали с себя сан и публично, через газеты, радио, телевидение отказывались от веры. Но отец Авель на допросах уполномоченного всегда говорил, что политические события могут меняться, но он как священнослужитель будет всегда воспитывать в людях патриотизм, любовь к Родине, к своему Отечеству для того, чтобы они стали достойными гражданами Отечества Небесного.

Владыка Никодим (Борис Ротов) занимал пост председателя Русской Духовной Миссии в Иерусалиме. Эти годы пришлись на вспышку арабо-израильского конфликта, (развязанная англичанами и французами война против Египта, поддержанная Израилем, затронула и Святой град), полномасштабные боевые действия, международные конференции, поставки вооружений в регион. Представлять Русскую Православную Церковь за рубежом в те трудные годы, учитывая враждебное отношение к нашей Родине, было делом не из легких. Приехав в Москву, владыка Никодим доложил Святейшему Патриарху Пимену, что русский Свято – Пантелеймонов монастырь на горе Афон в Греции вымирает. Самому молодому насельнику – 70 лет, другим – под 100. А греческие власти ждут их смерти, чтобы взять русский монастырь в свою собственность. С большим трудом владыка Никодим убедил советские власти в том, что Пантелеймонов монастырь на Афоне – это единственный очаг русской культуры на Балканах. Поэтому его надо, во что бы то ни стало сохранить.
В 1960 г. иеромонаха Авеля внесли в список новых насельников Свято – Пантелеймонова монастыря на Афоне. Целых 10 лет пришлось ему ждать разрешения на выезд из Советского Союза. С января 1960 г. отец Авель стал служить в Борисоглебском соборе, в древней рязанской святыне. В 1963 году игумен Авель получил патриаршую награду – крест с украшениями; в 1965-м – сан архимандрита. В 1969 году архимандрит Авель был назначен настоятелем кафедрального Борисоглебского собора в Рязани.

17 февраля 1970 года Святейшим Патриархом Московским и всея Руси Алексием I архимандрит Авель был направлен на Афон для несения монашеского послушания в Русском Свято-Пантелеймоновом монастыре на Святой Горе. 27 февраля 1970 года на Афон прибыли два русских инока, получившие визы на постоянное поселение в Русском Пантелеймоновом монастыре. Одним из них был архимандрит Авель.

Что же кроется за этими девятью годами служения отца Авеля на Афоне? Огромный труд!

В своих воспоминаниях отец Авель часто возвращался к первым шагам на Афоне, они очень ярко сохранились в его памяти. Удивительно, но он помнил числа и дни недели, погоду, малейшие подробности.

Отец Авель вспоминал: когда он прибыл на Афон, в Пантелеймоновом монастыре служба шла параллельно в двух местах … а братии всего 14 человек, и большая часть недвижимы. «Дошло до того, что я один три года служил бессменно, а служба там ранняя, ночью. Ночью надо служить, а потом и вечерняя служба. А еще ведь и братия, болящие и неходячие. Всё обойдешь с крестом, возвращаешься со службы в келию, переодеваешься в сухое и думаешь: ну может хоть сегодня-то не будет никого… Глядь, идут: от губернатора, из министерства, то послы, то еще кто-нибудь. С одними попрощаешься – другие тут же явятся. А там уж в колокол ударили – к вечерне надо выходить, а дальше в ночь…»

«Греческая полиция в нашем монастыре жила. Когда я уезжал в Салоники по делам, всегда у меня делали обыск в келии. Всё рацию искали, чего-то ещё. Домик этот сохранился, где пост был, где полицейские жили. Они и на службу ходили.

Так как служить некому, служил я всё один, бессменно. Я уж потом побывал на Афоне везде, много ездил, часто служил со слезами. Они это видели. Потом греки ко мне стали с любовью относиться. Кожа лица быстро загорала, я всегда был смуглый. Да и фамилия мне досталась «греческая», почти афонская, Македонов.

… Я застал людей, пришедших на Афон ещё до революции. Отец Илиан, настоятель, который из Мышкина, ему сестра писала обо мне. Другой – в прошлом москвич, отец Евтихий, алтарник. Они одногодки. Вот два русских старца. Конечно, благодаря им монастырь и сохранился для русских.Я всем интересовался, все записывал, старался с батюшкой каждый день общаться. Я понимал, что он скоро умрёт, а мне тут жить. Мне хотелось побольше из истории узнать. Тут ведь традиции, преемственность, они там были с 1904 года!».


На интронизацию отца Авеля в 1972 году собралось необычно много представителей высшей афонской власти. Посланник монастыря Иверон, опустил на плечи нового игумена епископскую мантию – знак особой привилегии. Монах из Великой Лавры преподобного Афанасия вручил ему игуменский жезл.

Отец Авель решал внутренние монастырские дела, принимал греческие и иностранные правительственные делегации, участвовал в решении внешних проблем, возникавших между афонскими монастырями, отвечал за экономическое состояние монастыря.

Но главным в деятельности игуменов является духовничество. Тяжело давалось отцу Авелю несение игуменского послушания при больном сердце - жара круглый год, высокая влажность. Но он не сдавался. В 1970-е годы, когда архимандрит Авель пребывал на Святой Горе, он был награжден орденом Болгарской Православной Церкви святителя Климента Охридского и орденом святого равноапостольного князя Владимира II и III степеней. Послушание на Святой Горе продолжалось почти девять лет.

Внимание, собранность во время молитвы было яркой отличительной чертой отца Авеля. Многие люди, хорошо знавшие его, отмечали, что во время совершения богослужения он всегда был предельно сосредоточенным и даже казался строгим и неприступным. Но в обыденной обстановке был настолько добр и приветлив, что, казалось, это совсем другой человек, не тот, которого только что видели облаченным в священнические одежды.

Его идеал молитвы – всегда помнить, что Бог рядом и всё видит. Этот образ непрестанной молитвы, о котором говорит святитель Василий Великий, был начертан на сердце отца Авеля. Батюшка учил: «Главное – это внутренняя молитва и внутреннее содержание в любом человеке».

Не учившись в семинарии, он очень хорошо знал Священное Писание и Жития святых. Житие почти любого святого мог рассказать – где жил тот или иной святой, когда страдал, его подвиги. В жизни старался подражать их добродетелям.

В 1978 году батюшка приехал с Афона в Ленинград на похороны своего духовного друга митрополита Никодима (Ротова). В соборном храме Александро-Невской Лавры ему довелось прочитать над почившим владыкой разрешительную молитву. Вскоре после похорон он пожаловался на плохое самочувствие и был вынужден лечь на обследование в больницу. Результаты медицинского обследования оказались неутешительными, и епископ Ювеналий сказал: «Отец Авель, я вынужден Вас опечалить…» Так батюшка остался на Родине. Примечательно, что еще на Афоне, когда батюшка Авель подолгу беседовал со схиархимандритом Илианом, расспрашивая его о святогорской жизни, тот, между прочим, часто рассказывал отцу Авелю одну и ту же историю. Один священник, приехал на Афон, чтобы там умереть, но Господь судил иначе и благословил его вернуться назад в Россию. Отец Илиан очень часто вспоминал об этом случае, и батюшке стало казаться, что игумен, наверное, забывает, что уже неоднократно говорил об этом. И лишь когда отцу Авелю пришлось вернуться на Родину, он понял смысл этого повторения.

Когда в 1989 году Церкви был возвращен Иоанно-Богословский монастырь, отец Авель был назначен его наместником. Батюшке пришлось столкнуться с немалыми трудностями: всё разорено, храмы неустроенны, жилья почти никакого нет… но опыт преодоления трудностей на Афоне ему, несомненно, помог.

Вот еще один пример из тогдашней его жизни. Накануне освящения Богословского собора, которое состоялось 20 мая 1989 года, велись напряженные работы по водружению креста на куполе. Они закончились буквально за несколько часов до приезда архиепископа Симона, который освятил престол храма и совершил на нем первую Божественную литургию. Но к этому моменту в храме еще не были установлены двери и часть окон. И отец Авель, когда проводили архиепископа, вместо того чтобы идти отдыхать, остался сидеть в храме, охраняя престол от случайных прохожих, сельских коз и овечек, которые тогда свободно бродили по территории монастыря.

В первую очередь отец Авель заботился о внутренних монашеских делах братии.

На службе к нему подходила под благословения вся братия. Он со всеми здоровался, спрашивал каждого: «Как у тебя дела? А что ты сегодня такой хмурый, что у тебя случилось? А где этот? Почему его нет? А тот куда пропал?» – «Батюшка, он уехал». – «Куда уехал?» – «Он уехал учиться». – «А что у него там? Экзамен? Ну, помолимся, помолимся».

Проникнутый особенной любовью к Матери Божией, Игумении Святой Афонской Горы, отец Авель во дни Ее памяти благословлял служить всенощные бдения, что исполняется в обители и поныне. Именно отцу Авелю Иоанно-Богословский монастырь обязан своим возрождением.

За 15 лет, в течение которых отец Авель возглавлял монастырь, святая обитель преобразилась. Возродилась иноческая жизнь, размеренно и торжественно стали совершаться все уставные богослужения, были отреставрированы, освящены и благоукрашены храмы, в которых появилось множество православных святынь – мощей угодников Божиих, как русских, так и вселенских, чтимых икон, в том числе написанных в XIX столетии на Афоне, других церковных и исторических реликвий. Все жилые и хозяйственные постройки на территории обители, а также святой источник, который привлекает православных изо всех уголков России, были приведены в порядок.


Святая обитель стала местом всероссийского паломничества . Архимандрит Авель приложил много сил для процветания обители. Его усердное служение было отмечено Священноначалием Русской Православной Церкви, он был награжден орденом святого благоверного князя Даниила Московского III степени (1993), патриаршей грамотой (1995), орденом Преподобного Сергия Радонежского III степени (2003). 11 августа 2000 года отец Авель был удостоен медали «За заслуги перед Отечеством» II степени.

По благословению отца Авеля братия окормляла (окормлять – духовно направлять) детские православные лагеря. В Рязани возникло новое направление работы с подрастающим поколением – детско-юношеская организация «Православные витязи».

Работа с военнослужащими, ветеранами, подготовка кадров священнослужителей для армии, для несения нелегкой службы в горячих точках – список начинаний поистине неисчерпаем.

В больницах и госпиталях при поддержке и помощи отца Авеля создавались часовни. Одна из таких часовен была создана в Рязанском военном госпитале в самые трудные времена первой чеченской войны 1995 года. Работа с ранеными, работа с родственниками погибших, окормление страждущих – сегодня в госпитале уже немыслимо лечение без такой духовной поддержки. Впоследствии часовня была перестроена в храм и освящена в честь святителя Луки (Войно-Ясенецкого), великого хирурга. Этот храм и по сей день является сердцем госпиталя.

Известность батюшки выходит далеко за пределы обители. В вышедшем накануне 2006 года глянцевом издании «Лица года» все жители города обнаружили номинацию «Духовники России» и увидели среди прочих фотографию архимандрита Авеля. Батюшка с присущим ему юмором встретил это известие, да и махнул рукой: «Ну что тут скажешь!» А в родной Рязани при вручении ему знака Почётного гражданина Рязани прослезился. Уважение и искренняя любовь земляков – это самая высокая награда.
«Я считаю себя самым счастливым человеком, - говорил архимандрит Авель, - потому что родился на Рязанской земле. Сколько она дала святых, сколько знаменитых людей - учёных, художников, писателей – здесь выросло!».

Рязанцы любили и почитали архимандрита Авеля. Отец Авель скончался после непродолжительной, но тяжёлой болезни, на 80 году жизни 6 декабря 2006 года.


Его судьба поразительна. Непрерывное служение Богу, непрерывное врачевание душевных ран, непрерывное моление о земле Русской. Укрепление веры в судьбу России и в силы русского народа.

Он знал, что у России есть будущее. Он знал, что в этом будущем люди будут опираться на свои исторические корни, на сохраненные усилиями многих подвижников духовное наследие и идеалы предков. На веру в Русь Святую, веру в народ и праведников, веру в чистоту, силу и многогранные таланты православного народа.
«У Алексея Толстого в «Хождении по мукам» устами Ивана Телегина эта вера выражена хватающими за душу словами: «Даже если от нас останется лишь один уезд, Россия возродится!»

Отец Авель и бился за сохранение этого последнего рубежа. И в этом своем стремлении он, тонкий и незащищенный человек, встал вровень с богатырями – защитниками земли Русской на полях великих сражений. Его поле сражения обозначено предельно четко».

6 декабря 2016 года исполнится 10 лет со дня упокоения архимандрита Авеля (Македонова), коренного рязанца. Через всю земную жизнь отец Авель пронес неугасимый огонь веры Христовой и пламя этой веры он передавал всем тем, кто служил рядом с ним, для кого он стал наставником, кто прибегал к его духовной помощи, молитвенной поддержке в сложные периоды своей жизни, его многочисленной пастве.

Архимандрит Авель (Николай Николаевич Македонов) родился 21 июня 1927 года в семье благочестивых крестьян с. Никуличи под Рязанью (ныне село входит в черту города). В 1942 году окончил семилетнюю школу. В те годы, как вспоминал отец Авель, он пешком ходил из своего тогда пригородного села на богослужения в рязанский кладбищенский храм в честь иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость», в то время единственный действующий в Рязани – все остальные были закрыты. С детства он мечтал стать монахом, и его стремление было угодно Господу. Подростком был у архиепископа Рязанского Алексия (Сергеева) иподиаконом. Затем в 1944 году на Рязанскую кафедру был назначен епископ Димитрий (Градусов). У нового владыки юноша тоже начал иподиаконствовать, вместе со своим другом – Борисом Ротовым, будущим митрополитом Никодимом, Ленинградским и Новгородским. Владыка Димитрий стал их духовным наставником. 6 ноября 1945 года владыка рукоположил Николая в сан диакона, а 23 ноября того же года совершил его монашеский постриг с именем Авеля – в честь праведного Авеля. 24 января 1947 года иеродиакон Авель был рукоположен во иеромонаха с возложением набедренника и назначен вторым священником к Георгиевскому храму села Городище Рыбновского района, в котором прослужил до февраля 1950 года.

Георгиевский храм в селе Городище
Гонения на Церковь продолжались, и молодой иеромонах Авель был вынужден покинуть Рязанскую епархию: он перевелся в Ярославскую епархию к своему духовному наставнику – архиепископу Димитрию (Градусову). Таким образом, в 1950 году начался 10-летний период служения отца Авеля на древней Ярославской земле.

Вначале он получил должность настоятеля храма во имя св. царевича Димитрия в Угличе (февраль – июнь 1950 г.), затем – Смоленской церкви в селе Феодоровское (1950 – 1955 гг.), позже состоял клириком ярославского кафедрального Феодоровского собора (1955 – 1960 гг.). Сердце отца Авеля всегда переполняла любовь к ближним, и люди, знавшие его, – собратия-священнослужители, прихожане – отвечали ему такой же искренней любовью. Его ревностное служение на ниве Господней было отмечено церковными наградами: в 1953 г. он был удостоен сана игумена, в 1958 г. награжден палицей. На Ярославской земле он стал схимником.

4 апреля 1956 года игумен Авель вместе епископом Угличским, викарием Ярославской епархии, Исаией (Ковалевым) совершал постриг архиепископа Димитрия, который с 31 июля 1954 года пребывал на покое, и состояние здоровья которого резко ухудшилось, в великую схиму с именем Лазаря. Тогда же состоялся постриг в великую схиму и игумена Авеля – с именем Серафим – в честь прп. Серафима Саровского.

10 апреля 1956 года схиархиепископ Лазарь (Градусов), духовный наставник о. Авеля, тихо скончался и был погребен на ярославском кладбище на Туговой горе. Отпевание почившего иерарха совершили архиепископ Ивановский Венедикт, епископ Угличский Исаия, 25 священников и шесть диаконов; среди них был и игумен Авель (Македонов), провожавший приснопамятного владыку в жизнь вечную.

Годы, в которые о. Авель служил в Ярославской епархии, были периодом «хрущевских» гонений на Церковь – новой яростной богоборческой волны против Русской Православной Церкви: Хрущев обещал «показать по телевизору последнего попа».

Плодотворная пастырская деятельность игумена Авеля не осталась незамеченной со стороны соответствующих органов советской власти.

Плодотворная пастырская деятельность игумена Авеля не осталась незамеченной со стороны соответствующих органов советской власти. Против него в ярославской прессе была организована клеветническая кампания. Она не достигла своей цели, но уполномоченный Совета по делам религии Ярославской области потребовал немедленного удаления о. Авеля из Ярославской епархии.

В апреле 1960-го игумен Авель вернулся на родную Рязанскую землю и почти до конца года состоял клириком Христорождественского храма с. Борец Сараевского района, а в декабре получил назначение клириком кафедрального Борисо-Глебского собора. В 1963 году игумен Авель был удостоен Патриаршей награды – креста с украшениями; в 1965 г. – сана архимандрита; в 1968 г. – права служения Божественной литургии с отверстыми Царскими вратами до Херувимской песни. В 1969 году архимандрит Авель был назначен настоятелем Борисо-Глебского собора.

17 февраля 1970 года Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий I направляет архимандрита Авеля на Афон для несения монашеского послушания в Пантелеимоновом русском монастыре. На следующий день, 18 февраля, о. Авель был награжден правом совершения Божественной литургии с отверстыми Царскими вратами до молитвы «Отче наш».

Пантелеимонов монастырь на Афоне

18 января 1971 года, после упокоения архимандрита Илиана, настоятеля Пантелеимонова монастыря, архимандрит Авель был избран по жребию новым игуменом обители. Официальная интронизация с участием представителей Священного Кинота 20 афонских монастырей и гражданских чиновников Святой горы состоялась через 4 года – в 1975-м.

В 1970-е годы архимандрит Авель продолжал служение на Святой горе (это послушание для о. Авеля продолжалось почти 9 лет). Тогда он был награжден орденом Болгарской Православной Церкви святителя Климента Охридского, орденом св. равноапостольного князя Владимира II и III степеней.

В 1979 году архимандрит Авель покинул Афон для того, чтобы проводить в последний путь митрополита Ленинградского и Ладожского Никодима (Ротова), своего друга с детских лет. Но на Афон ему вернуться не было суждено: «власти» из СССР его не выпустили. 29 июня 1979 года архимандрит Авель (Македонов) был вновь принят в клир Русской Православной Церкви, вернулся в Рязанскую епархию и получил назначение в кафедральный Борисо-Глебский собор г. Рязани в качестве почетного настоятеля; он стал также епархиальным духовником.

В 1980 году архимандрит Авель был награжден орденом прп. Сергия Радонежского III степени; в 1985 году удостоен права служения с жезлом; в 1987 году награжден орденом прп. Сергия Радонежского II степени. Архимандрит Авель дважды участвовал в Поместных Соборах Русской Православной Церкви (в 1988 и 1989 гг.). С 1988 года состоял постоянным членом Епархиального совета.

Архимандрит Авель (Македонов) – игумен Пантелеимонова монастыря

16 мая 1989 года архимандрит Авель получил новое послушание: постановлением Священного Синода его назначили наместником Иоанно-Богословского мужского монастыря в с. Пощупово Рыбновского района Рязанской области, только что возвращенного Русской Православной Церкви. Большая часть монастырских построек некогда цветущей обители в то время лежала в руинах. За последующие 15 лет один из древнейших монастырей Рязанской земли преобразился: возродилась иноческая жизнь, установлено продолжительное и благолепное богослужение, отреставрированы, благоукрашены и освящены храмы, которые стали местом пребывания множества православных святынь – святых мощей угодников Божиих, как русских, так и вселенских, чтимых икон, в том числе написанных в XIX столетии на Афоне, других церковных и исторических реликвий; все жилые и хозяйственные постройки на территории обители, а также святой источник, который привлекает православных изо всех уголков России, были приведены в должный порядок. Святая обитель стала центром многочисленного паломничества.

Архимандрит Авель много сил отдал возрождению обители, ее процветанию. Его усердное служение в период управления Иоанно-Богословским монастырем было отмечено Священноначалием Русской Православной Церкви многими наградами, в том числе: орденом св. блгв. князя Даниила Московского III степени (1993 г.); Патриаршей грамотой (1995 г.); орденом прп. Сергия Радонежского III степени (2003 г.). 11 августа 2000 года о. Авель был удостоен государственной награды Российской Федерации – медали ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени.

25 марта 2004 года Священный Синод удовлетворил просьбу архимандрита Авеля о его уходе на покой в связи с преклонным возрастом и по состоянию здоровья, выразив благодарность за понесенные им труды по возрождению Иоанно-Богословского мужского монастыря. 2005 год для него был ознаменован важной юбилейной датой – 60-летием служения в священном сане. В мае 2006 года архимандриту Авелю было присвоено звание «Почетный гражданин г. Рязани». Старец очень любил родную землю Рязанскую и людей, здесь живущих.

Архимандрит Авель (Македонов, в схиме Серафим), насельник Свято-Иоанно-Богословского монастыря, мирно отошел ко Господу на 80-м году жизни в 5 часов утра 6 декабря 2006 года после тяжелой продолжительной болезни. Кончина всеми горячо любимого и уважаемого отца Авеля повергла в скорбь и многочисленных чад его, и всех, кому посчастливилось на своем жизненном пути встретиться с ним. Многие опирались в своей духовной жизни на его опыт, глубокую житейскую мудрость, неизменную любовь к ближним. В его лице все они имели и наставника, и молитвенника.

9 декабря клирики Рязанской епархии, многочисленные духовные чада архимандрита Авеля, все те, кто знали, любили, уважали его, рязанская паства приехали в Иоанно-Богословский монастырь дать последнее целование почившему старцу, проводить его в последний земной путь, помолиться об упокоении его души в обителях Отца Небесного.

Архимандрит Авель прошел нелегкий путь служения Церкви и Отечеству. О нем всегда в сердцах людей будет хранится добрая память. Все верят, что подвиг его жизни во Христе исходатайствовала приснопамятному рязанскому старцу у Господа блаженное упокоение.

Монахиня Мелетия (Панкова),

заслуженный работник культуры РФ

Житие и страдание отца и монаха Авеля

ЧАСТЬ И ЗАЧАЛО ПЕРВОЕ

* Орфография XVIII — XIX веков

Сей отец Авель родился в северных странах, в Московских пределах, в Тульской губернии, Алексеевской округи, Соломенской волости, деревня Акулова, приход церкви Илья пророк. Рождение сего монаха Авеля в лето от Адама семь тысяч и двести шестьдесят и в пять годов, а от Бога Слова — тысяча и семьсот пятьдесят и в семь годов. Зачатия ему было и основание месяца июня и месяца сентября в пятое число, а изображение ему и рождение месяца декабря и марта в самое равноденствие: и дано имя ему, якоже и всем человеком, марта седьмаго числа. Жизни отцу Авелю, от Бога положено, восемьдесят и три года и четыре месяца, а потом плоть и дух его обновится, и душа его изобразится яко Ангел и яко Архангел. И воцарится <…> на тысячу годов, <…> царство возстанет, когда от Адама будет семь тысяч и триста и пятьдесят годов, в то убо время воцарятся <…> вси избранные его и вси святые его. И процарствуют с ним тысячу и пятьдесят годов, и будет в то время по всей земли стадо едино и пастырь в них един: в них же вся благая и вся преблагая, вся святая и вся пресвятая, вся совершенная и вся пресовершенная. И процарствуют тако <…>, как выше сказана, тысячу и пятьдесят годов, и будет в то время от Адама восемь тысяч и четыреста годов, потом же мертвые возстанут и живые обновятся, и будет всем решение и всем разделение: которые воскреснут в жизнь вечную и в жизнь безсмертную, а которые предадятся смерти и тлению и в вечную погибель, а прочая о сем в других книгах. А мы ныне возвратимся на первое и окончаем жизнь и житие отца Авеля. Его жизнь достойна ужаса и удивления. Родители его бяша земледельцы, а другое у них художество коновальная работа, научили тому ж своего отрока отца Авеля. Он же о сем мало внимаша, а больше у него внимание о Божестве и о божественных судьбах, сие желание ему от юности его, еще от чрева матери своея: и совершися то ему в нынешние года. Ныне ему от рождения девять на десять годов. И пойдя он с сего года в южные страны и в западные, а потом в восточные и в прочие грады и области: и хождаша тако странствуя девять годов. Наконец же сего пришел в самую северную страну, и вселился там в Валаамский монастырь, который Новгородской и Санктпетербургской епархий, Сердобольской округи. Стоит сей монастырь на острову на Ладожском озере, от мира весьма удален. В то время в нем был начальник игумен Назарей: жизни духовной и разум в нем здравый. И принял он отца Авеля в свой монастырь как должно, со всякою любовию, дал ему келью и послушание и вся потребная; потом же приказал ему ходить, вкупе с братиею, в церковь и в трапезу, и во вся нужная послушания.

Отец же Авель пожил в монастыре токмо один год, вникая и присматривая всю монастырскую жизнь и весь духовный чин и благочестие. И видя во всем порядок и совершенство, как в древле было в пустынных монастырях, и похвали о сем Бога и Божью Матерь.

ЗАЧАЛО ВТОРОЕ

Посему ж отец Авель взял от игумена благословение и отыде в пустыню; которая пустыня на том же острову недалеча от монастыря, и вселился в той пустыне един и соединим. А в них же и между их, сам Господь Бог Вседержитель, вся в них исправляя, и вся совершая, и всему полагая начало и конец и всему решение: ибо Он есть вся и во всех и вся действуя. И начал отец Авель в той пустыни прилагать труды ко трудам, и подвиг к подвигу, и явися от того ему многия скорби и великия тяжести, душевныя и телесныя. Попусти Господь Бог на него искусы, великие и превеликие, и едва в меру ему понести, посла на него темных духов множество и многое: да искусится теми искусами яко злато в горниле. Отец же Авель, видя над собою таковое приключение, и нача изнемогать и во отчаяние приходить; и рече в себе: «Господи помилуй и не введи меня во искушение выше силы моея». Посему же отец Авель нача видеть темных духов и с ними говорить, спрашивая их: кто их послал к нему? Они же отвещаваху к нему и рекоша: «нас послал к тебе тот, кто и тебя в сие место послал». И много у них было разговора и спора, но ни что же их успе, а токмо то в срамоту себе и на поругание: отец Авель показался над ними страшный воин. Господь же видя раба своего таковую брань творяща с безшютными духами и рече к нему, сказывая ему тайная и безвестная, и что будет ему и что будет всему миру: и прочая таковая многая и множество. Темныя же духи ощутили сие, яко сам Господь Бог беседует со отцем Авелем; и бысть вси невидимы во мгновения ока: ужасошася и бежаша. Посему ж взяли отца Авеля два духа… (Далее составитель жития Авеля рассказывает как он от высших сих получил великий дар прорицания судеб будущего)… и рекоша ему: «буди ты новый Адам, и древний отец Дадамей, и напиши яже видел еси: и скажи яже слышал еси. Но не всем скажи и не всем напиши, а токмо избранным моим, и токмо святым моим; тем напиши, которые могут вместить наши словеса и наша наказания. Тем и скажи и напиши.» И прочая таковая многая к нему глаголаша.

ЗАЧАЛО ТРЕТЬЕ

Отец же Авель пришед в себя, и нача с того время писать и сказывать, что вместно человеку; сие ему видение было в тридесятое лето жизни его и совершилось в тридесять годов. Странствовать он пошел двадцати годов, на Валаам пришел двадцати и осьми годов; тот год был от Бога Слова — тысяча и семьсот восемьдесят и пять, месяц октябрь, по солнечным первое число. И случися сие ему видение, дивное видение и предивное одному в пустыне — в лето от Адама семь тысяч и двести девяносто и в пятом году, месяца ноября по солнечным в первое число, с полунощи и продолжалась как не меньше тридесяти часов. С того убо время начал писать и сказывать что кому вместно. И велено ему выйти из пустыни в монастырь. И пришел он в монастырь того ж года, месяца февраля в первое число и вшел в церковь Успения Пресвятыя Богородицы. И стал посреде церкви весь исполнен умиления и радости, взирая на красоту церковную и на образ Божия Матери…… (Далее рассказывается новое видение, будто бы осенившее Авеля, причем будто бы необъяснимая сила) <…> внидя во внутренняя его; и соединился с ним, якобы един….человек. И нача в нем и им делать и действовать, якобы природным своим естеством; и дотоле действоваша в нем, дондеже всему его изучи и всему его научи <…> и вселися в сосуд, который на то уготован еще издревле. И от того время отец Авель стал вся познавать и вся разумевать: (неведомая сила) наставляя его и вразумляя всей мудрости и всей премудрости. Посему ж отец Авель вышел из Валаамского монастыря, тако ему велено действом (той силы), _ сказывать и проповедывать тайны Божий и судьбы его. И ходил он тако по разным монастырям и пустыням девять _ годов, обошел многия страны и грады, сказывал и проповедовал волю Божию и страшный суд Его. Наконец же того время, пришел он на реку Волгу. И поселился в монастырь Николая Чудотворца, званием той монастырь Бабайки, Костромской епархии. В то время настоятель в той обители был именем Савва, жизни простой; послушание в той обители было отцу Авелю: в церковь ходить и в трапезу, и в них петь и читать, а между тем писать и слагать, и книги сочинять. И написал он в той обители книгу мудрую и премудрую, … в ней же написано о царской фамилии. В то время царствовала в Российской земле Вторая Екатерина; и показал ту книгу одному брату, имя ему отец Аркадий; он же ту книгу показал настоятелю той обители. Настоятель же собрал братию, и сотвориша совет: ту книгу и отца Авеля отправить в Кострому, в духовную консисторию, и бысть тако отправлен. Духовная же консистория: архимандрит, игумен, протопоп, благочинный и пятый с ними секретарь — полное собрание, получили ту книгу и отца Авеля. И вопросили его он ли ту книгу писал? И от чего взял писать, и взяли с него сказку, его дело то и отчего он писал; и послали ту книгу и при ней сказку ко своему архиерею. В то время в Костроме был архиерей-епископ Павел. Егда ж получил епископ Павел ту книгу и при ней сказку, и приказал отца Авеля привесть пред себя; и сказал ему: «сия твоя книга написана под смертною казнию». Потом повелел его отправить в губернское правление и книгу его с ним. И бысть тако отправлен отец Авель в то правление, и книга его с ним, при ней же и рапорт.

ЧАСТЬ II. ЗАЧАЛО ЧЕТВЕРТОЕ

Губернатор же и советники его приняли отца Авеля и книгу его и видеша в ней мудрая и премудрая, а наипаче написано в ней царския имена и царския секреты. И приказали его на время отвезть в костромской острог. Потом отправили отца Авеля и книгу его с ним на почтовых в Санкт-Петербург в сенат; с ним же для караула прапорщик и солдат. И привезен бысть прямо в дом генерала Самойлова; в то время он был главнокомандующий всему сенату. Приняли отца Авеля господин Макаров и Крюков. И доложили о том самому Самойлову. Самойлов же разсмотрел ту отца Авеля книгу, и нашел в ней написано: якобы государыня Вторая Екатерина, лишится скоро сей жизни. И смерть ей приключится скоропостижная, и прочая таковая написано в той книге. Самойлов же видя сие, и зело о том смутился; и скоро призвал к себе отца Авеля. И рече к нему с яростию глагола: «како ты злая глава смел писать такие титлы на земнаго бога!» и удари его трикраты по лицу, спрашивая его подробну: кто его научил такие секреты писать, и отчего взял такую премудрую книгу составить? Отец же Авель стояша перед ним весь в благости, и весь в божественных действах. И отвещавая к нему тихим гласом и смиренным взором; рече: меня научил писать сию книгу тот, кто сотворил небо и землю, и вся яже в них: тот же повелел мне и все секреты составлять. Самойлов же сие слыша, и вмени вся в юродство; и приказал отца Авеля посадить под секрет в тайную; а сам сделал доклад самой государыне. Она же спросила Самойлова, кто он (Авель) такой есть и откуда? Потом приказала отца Авеля отправить в Шлюшенбургскую крепость, — в число секретных арестантов, и быть тамо ему до самой смерти живота своего. Сие дело было в лето от Бога Слова — тысяча и семь сот и девяноста в шестом году, месяца февраля и марта с первых чисел. И бысть тако заключен отец Авель в ту крепость, по имянному повелению государыни Екатерины. И был он там всего время — десять месяцев и десять дней. Послушание ему было в той крепости: молиться и поститься, плакать и рыдать и к Богу слезы проливать, сетовать и воздыхать и горько рыдать; при том же ему еще послушание, Бога и глубину его постигать. И проводи тако время отец Авель в той Шлюшенской крепости, до смерти государыни Екатерины. И после того еще содержался месяц и пять дней. Потом же егда скончалась Вторая Екатерина, а вместо ей воцарился сын ея Павел, и нача сей государь исправлять что ему должно; генерала Самойлова сменил. А вместо его поставлен князь Куракин. И нашлась та книга в секретных делах, — которую написал отец Авель; нашел ее князь Куракин и показал ту книгу самому государю Павлу. Государь же Павел скоро повелел сыскать того человека, который написал ту книгу и сказано ему: тот человек заключен в Шлюшенской крепости, в вечное забвение. Он же немедля послал в ту крепость самого князя Куракина разсмотреть всех арестантов; и спросить их лично, кто за что заключен, и снять со всех железныя оковы. А монаха Авеля взять в Петербург, к лицу самого государя Павла. И бысть тако. Князь Куракин вся исправил и вся совершил: с тех со всех арестантов снял железныя оковы, и сказал им ожидать милость Божию, а монаха Авеля представил во дворец к самому его величеству императору Павлу.

ЗАЧАЛО ПЯТОЕ

Император же Павел принял отца Авеля во свою комнату, принял его со страхом и радостию и рече к нему: «Владыко отче благослови меня и весь дом мой: дабы ваше благословение было нам во благое». Отец же Авель на то отвеща к нему: «Благословен Господь Бог всегда и во веки веков». И спросил у него (царь), что он желает: в монастырь ли быть монахом, или избери род жизни какую другую. Он же паки к нему отвещал и глагола: «Ваше величество, всемилостивейший мой благодетель, от юности мое желание быть монахом, и служить Богу и Божеству его». Государь же Павел поговорил с ним еще что нужно и спросил у него по секрету: что ему случится; потом тому ж князю Куракину приказал отвесть (Авеля) в Невский монастырь, в число братства. И по желанию его облечь в монашество, дать ему покой и вся потребная, приказано сие дело выполнить митрополиту Гавриилу от самаго государя Павла, чрез князя Куракина. Митрополит же Гавриил видя такое дело, и со страхом удивися вкупе же и ужасеся. И рече к отцу Авелю: будет вся исполнено по вашему желанию; потом облече его в черное одеяние и во всю славу монашества, по имянному повелению самаго государя; и приказал ему митрополит вкупе с братиею ходить в церковь и в трапезу, и на вся нужная послушание. Отец же Авель пожил в Невском монастыре токмо един год; потом паки и абие пошел в Валаамский монастырь, по докладу (т. е. с разрешения государя) Павла, и составил там другую книгу, подобну первой, еще и важнее, и отдал ее игумену отцу Назарию, он же показал ту книгу своему казначею и прочим братиям и сотвориша совет послать ту книгу в Петербург митрополиту. Митрополит же получил ту книгу, и видя в ней написано тайная и безвестная, и ничто же ему понятна; и скоро ту книгу послал в секретную палату, где совершаются важные секреты, и государственные документы. В той палате начальник господин генерал Макаров. И видя сей Макаров ту книгу, и в ней написано вся ему непонятная. И доложил о том генералу, который управляет весь сенат; той же доложи самому государю Павлу. Государь же повелел взять с Валаама отца Авеля, и заключить его в Петропавловскую крепость. И бысть тако. Взяли отца Авеля из Валаамского монастыря, и заключили в ту крепость. И был он Авель там, дондеже государь Павел скончался, а вместо его воцарился сын его Александр. Послушание отцу Авелю было в Петропавловской крепости тоже самое, что ему было в Шлюшенбурской крепости, тож самое время и сидел там: десять месяцев и десять дней. Егда ж воцарился государь Александр, и приказал отца Авеля отправить в Соловецкой монастырь: в число оных монахов, но токмо за ним иметь присмотр; потом и свободу получил. И был он на свободе един год и два месяца, и составил еще третию книгу: в ней же написано, как будет Москва взята и в который год. И дошла та книга до самаго императора Александра. И приказано монаха Авеля абие заключить в Соловецкую тюрьму, и быть там ему дотоле, когда сбудутся его пророчества самою вещию.

И был отец Авель всего время в Соловецкой тюрьме десять годов и десять месяцев, а на воле там жил — един год и два месяца: и того всего время он препроводил в Соловецком монастыре ровно двенадцать годов. И видел в них добрая и недобрая, злая и благая, и всяческая и всякая: еще ж такия были искусы ему в Соловецкой тюрьме, которые и описать нельзя. Десять раз был под смертию, сто раз приходил во отчаяния; тысячу раз находился в непрестанных подвигах, а прочих искусов было отцу Авелю число многочисленное и число безчисленное. Однако благодатию Божиею, ныне он, слава Богу, жив и здоров, и во всем благополучен.

ЗАЧАЛО ШЕСТОЕ

Ныне от Адама семь тысяч и триста и двадесятый год, а от Бога Слова тысяча и восемь сот и второй на десять. И слышим мы в Соловецком монастыре, яко бы южный царь или западный, имя ему Наполеон, пленил грады и страны и многия области, уже и в Москву вшел. И грабит в ней и опустошает все церкви и вся гражданская, и всяк взывая: Господи помилуй и прости наше согрешение. Согрешихом пред Тобою, и несть достойны нарекатися рабами Твоими; попустил на нас врага и губителя, за грех наш и за беззакония наша! и прочая таковая взываху весь народ и вси людие. В тож самое время, когда Москва взята, вспомни сам государь пророчество отца Авеля; и скоро приказал князю Голицыну, от лица своего написать письмо в Соловецкой монастырь. В то время начальник там был архимандрит Илларион; написано письмо таким образом: «монаха отца Авеля выключить из числа колодников, и включить его в число монахов, на всю полную свободу». Еще ж приписано: «ежели он жив и здоров, то ехал бы к нам в Петербург: мы желаем его видеть и с ним нечто поговорить». Тако написано от лица самаго государя, а архимандриту приписано: «дать отцу Авелю на прогон денег, что должно до Петербурга и вся потребная». И пришло сие имянное письмо в Соловецкой монастырь в самый Покров, месяца октября в первое число. Архимандрит же егда получил таковое письмо, и видя в ней тако написано, и зело тому удивися, вкупе же и ужасеся. Зная за собою, что он отцу Авелю многия делал пакости и во одно время хотел его совершенно уморить, — и отписал на то письмо князю Голицыну, таким образом: — «ныне отец Авель болен и не может к вам быть, а разве на будущий год весною», и прочая таковая. Князь же Голицын егда получил письмо от Соловецкого архимандрита, и показал то письмо самому государю. Государь же приказал сочинить имянной указ святейшему Синоду, и послать тому ж архимандриту: чтобы непременно монаха Авеля выпустить из Соловецкаго монастыря, и дать ему пашпорт во все российские города и монастыри; при том же что бы он всем был доволен, платьем и деньгами. И видя архимандрит имянной указ, и приказал с него отцу Авелю написать пашпорт, и отпустить его честно со всяким довольством; а сам сделался болен от многия печали: порази его Господь лютою болезнию, тако и скончался. Сей Илларион архимандрит уморил невинно двух колодников, посадил их и запер в смертельную тюрьму, в которой не токмо человеку жить нельзя, но и всякому животному невместно: перьвое в той тюрьме темнота и теснота паче меры, второе — голод и холод, нужа и стужа выше естества; третие дым и угар и сим подобная, четвертое и пятое в той тюрьме — скудостию одежд и в пищи, и от солдат истязание и ругание, и прочая таковая ругательство и озлобление многое и множество. Отец же Авель вся сия слыша и вся сия видя. И нача говорить о том самому архимандриту, и самому офицеру, и всем капралам, и всем солдатам, рече к ним и глагола: «дети, что тако делаете неугодная Господу Богу, совсем противная Божеству Его? Аще непрестаните от злаго таковаго начинания, то вскоре вси погибните злою смертию и память ваша потребиться от земли живых, чада ваша осиротеют, и жены ваши останутся вдовицами!» Они же сия слышаху от отца Авеля такия речи; и зело на него возропташа и сотвориша между собою совет уморить его. И посадили его в теж самыя тяжкия тюрьмы. И был он там весь великий пост, моляся Господу Богу и призывая имя Святое Его; весь в Бозе и Бог в нем; покры его Господь Бог благодатию Своею, и Божеством Своим от всех врагов его. После же того вси погибоша враги отца Авеля и память их погибе с шумом; и остался он един и Бог с ним. И нача отец Авель петь песнь победную и песнь спасительную и прочая таковая.

ЧАСТЬ III. ЗАЧАЛО СЕДЬМОЕ

Посему ж отец Авель взял пашпорт и свободу, во все Российские города и монастыри, и в прочия страны и области. И вышел из Соловецкаго монастыря месяца июния в первое число. Год тот был от Бога Слова — тысяча и восемьсот и третий на десять. И пришел в Петербург прямо ко князю Годицыну, имя ему и отечество Александр Николаевич, господин благочестив и боголюбив. Князь же Голицын видя отца Авеля, и рад бысть ему до зела; и нача вопрошать его о судьбах Божиих и о правде Его, отец же Авель начал ему сказавать вся и обо всем, от конца веков и до конца. И от начала времен до последних; он же слыша сия и ужасеся и помысли в сердце другое; потом послал его к митрополиту явиться ему благословиться от него: отец же Авель сотворил тако. Пришел в Невский монастырь, и явился митрополиту Амвросию; и рече ему: «благослови владыко святый раба своего и отпусти его с миром и со всякою любовию». Митрополит же увидел отца Авеля, и слыша от него такия речи и отвещал к нему: «благословен Господь Бог Израилев, яко посети сотвори избавление людям Своим и рабу Своему монаху Авелю». Потом благослови его и отпусти, и рече к нему, «буди с тобою во всех путех твоих Ангел Хранитель»; и прочая таковая изрече и отпусти его с великим довольством. Отец же Авель, видя у себя пашпорт и свободу во все края и области, и потече из Петербурга к югу и к востоку, и в прочия страны и области. И обошед многая и множество. Был в Цареграде и в Иерусалиме, и в Афонских горах; оттуда же паки возвратился в Российскую землю: и нашел такое место, где вся своя исправил и вся совершил. И всему положил конец и начало, и всему начало и конец; там же и жизнь свою скончал: пожил на земли время довольно, до старости лет своих. Зачатия ему было месяца июния, основания сентября; изображения и рождения, месяца декабря и марта. Жизнь свою скончал месяца генваря, а погребен февраля. Тако и решился отец наш Авель. Новый страдалец… Жил всего время — восемьдесят и три года и четыре месяца. В дому отца своего жил девять на десять годов. Странствовал девять годов, потом в монастырях девять годов; а после того еще отец Авель проводи десять годов и семь на десять годов: десять годов проводи в пустынях и в монастырях, и во всех пространствах; а семь на десять годов отец Авель препроводи жизнь свою — в скорбях и в теснотах, в гонениях и в бедах, в напастях и в тяжестях, в слезах и в болезнях, и во всех злых приключениях; еще ж сия жизнь ему была семь на десять годов: в темницах и в затворах, в крепостях и в крепких замках, в страшных судах, и в тяжких испытаниях; в том же числе был во всех благостях и во всех радостях, во всех изобильствах и во всех довольствах. Ныне же отцу Авелю дано пребывать во всех странах и во всех областях, во всех селах и во всех городах, во всех столицах и во всех пространствах, во всех пустынях и во всех монастырях, во всех темных лесах, и во всех дальних землях; ей тако и действительно: а ум его ныне находится и разум — во всех твердях… во всех звездах и во всех высотах, во всех царствах и во всех государствах… в них ликуя и царствуя, в них господствуя и владычествуя. Сие верное слово и действительное. Посему ж и выше сего, дух Дадамей и плоть его Адамия родится существом… И будет тако всегда и непрестанно и тому не будет конца, ей тако. Аминь.

Из русской простонародной жизни, иногда из самой темной среды ее, не раз выступали на свет Божий люди с несокрушимою верою в свои убеждения, гласно выражаемые без страха, до самоотвержения. Таинственная душевная напряженность и странные толки этих людей затрагивали не только житейскую обстановку, но шли и дальше. Бедный дворянин Тверитинов является с протестом против Петра 1-го и письменную жалобу на него Богу кладет, в присутствии государя, в церкви, на паникадило перед святою иконою. Тамбовский крестьянин Кондратий Селиванов создает целое вероучение, совращает множество людей в скопчество и в течение слишком полувека простирает свое влияние на все сословия и на всю Россию. Донской неграмотный казак борется почти два года с Екатериною и потрясает основами России. Эти люди, при всей нелепости, безобразии и нередко чудовищности умонастроения своего, конечно заслуживают изучения психологического. Они остаются яркими пятнами на исторической картине нашего бытописания, и не обращать на них внимания невозможно.

Монах Авель проявил тоже замечательную душевную силу, но он ограничивался одними предсказаниями и оставил несколько мистически-литературных произведений о творении мира и человека — смесь библейских сказаний с собственными добавлениями, часто непонятными. Наполненные вставками из Священного Писания, они конечно занимали простой народ вроде так называемого «Сна Богородицы», который хранился у русских людей как талисман и драгоценность: переписчики брали за него хорошие деньги. Темные слухи об Авеле и его прорицаниях до сих пор ходят по России. Несомненно, что он предвещал кончину Екатерины и Павла, а потом разорение Москвы неприятелем. Несколько сведений о нем и сами его произведения напечатаны в «Русской Старине» 1875 (I, 414 и 815). Но и самое делопроизводство о нем сохранилось под заглавием: «Дело о крестьянине вотчины Льва Александровича Нарышкина Василии Васильеве, находившимся Костромской губернии в Бабаевском монастыре под именем иеромонаха Адама, и потом названном Авелем и о сочиненной им книге. Начато марта 17-го 1796 года 67 листов». Дело это отослано было 29-го августа 1812 года к министру юстиции Дмитриеву по предложению его, а в 1815 году возвращено в архив от министра юстиции Трощинского. Представляем извлечение из этого дела.

Авель родился в 1757 году в Тульской губернии Алексинского уезда, в деревне Акуловой, и происходил из Нарышкинских крестьян. С раннего возраста он начал странствовать по разным местам и постригся в Валаамском монастыре Новгородской епархии. Из этого монастыря он отошел в пустынь, а потом достиг реки Волги и вселился в монастырь Николая чудотворца, прозываемый Бабаевским, тот самый, где недавно скончался памятный Москве преосвященный Леонид. Вот тут-то он и написал те тетради, которые наделали ему столько бед и хлопот и содержание которых выяснится ниже.

Владимирский и Костромской генерал-губернатор генерал-поручик Заборовский, письмом к графу А. Н. Самойлову от 19-го февраля 1796 года, сообщил секретно, что преосвященный Павел, епископ Костромской и Галицкий, прислал Авеля в Костромское наместническое правление с сочиненною им книгою и его собственноручным показанием. «Для извлечения признания от сего сумасброда и злодея, не имеет ли он участников, сделан был ему новый допрос секретно правителем наместничества, но без всякого успеха, кроме темного показания о некоем еврее Феодоре Крюкове, которого Авель признавал Мессиею и которого он видел в Орле». Авеля, закованного в железы, сочиненную им книгу и два допроса, сделанные ему преосвященным Павлом и генералом Заборовским, препроводили в Петербург под крепким и строгим караулом прапорщика Масленикова и одного унтер-офицера.

Авель говорил епископу Павлу, что книгу свою писал сам, не списывал, а сочинял из видения, ибо, будучи в Валааме, пришед к заутрени в церковь, равно как бы Павел апостол, восхищен был на небо и там видел две книги и что видел, то самое и писал, но никому своего сочинения не разглашал. С церковью во всех догматах он согласен и никакого сумнения и раздора не имеет. Предтечею Роговым именовал он себя и то писал о себе также по тому видению. Касательно же на 16 странице написанных им имен, разумеется они царские и на обороте той страницы сии речи: «ныне ей есть от рождения свыше шестидесяти, а егда муж ея даде ей власть, свыше трех десяти годов» и далее, поминал он о владеющей ныне государыне императрице Екатерине Алексеевне. Все оное видел он при восхищении его на небо. Однако же все это за истину не утверждает, поелику относить может сие к искушению вражескому.

Епископ Костромской, находя в книге Авеля ересь, полагал, что за это, на основании указа 1737 года 14 ноября, его следовало бы предать светскому суду; но как в книге своей он приводит дерзостный и вредный толк об особе императрицы и о ее царском роде, в чем заключается секрет важный, относящийся до первых двух пунктов, то, сняв с Авеля монашеское одеяние (на основании указа 1762 года октября 19-го) для исследования и поступления по законам, епископ за караулом представил его в Костромское наместническое правление.

В Валаамском монастыре было ему видение, что ожидаемый жидами Мессия уже явился и что найдет его в Орле между торгующими Жидами под именем Феодора Крюкова; по сему видению Авель пошел в Орел и отыскал названного Крюкова, разговаривал с ним о Священном Писании и получил от него приглашение еще свидеться в том же году в Киеве. Воротился Авель опять в Валаам, отсюда предпринял поход в Царь-град через города Орел, Сумы, Харьков, Полтаву, Кременчуг и Херсон. Через все помянутые места проходил он с плакатным пашпортом. Из Херсона съехал в Царь-град морем с одним достаточным херсонским греком.

Все вышеизложенное было прислано графу Самойлову вместе с Авелем, при котором найдено денег 1 рубль 18 копеек. В это время у Екатерины уже готовы были бумаги о предоставлении престолонаследия великому князю Александру Павловичу.

Доклад епископа Касимовского и Сасовского Дионисия на конференции «Преемство монашеской традиции в современных монастырях» (Свято-Троицкая Сергиева лавра. 23–24 сентября 2017 года).

Ваши Высокопреосвященства и Преосвященства, дорогие отцы, матери, братия и сестры!

Я должен в отведенное мне краткое время рассказать об отце архимандрите Авеле (Македонове) – старце и возобновителе Иоанно-Богословской обители Рязанской епархии, русском святогорце ХХ−XXI столетия, одном из тех, кто получил монашеский опыт на Святой Горе Афон и вернулся в Россию, для того чтобы этот опыт передать последующим поколениям иноков.

Только начав готовиться к выступлению, я вдруг понял слова одного почившего игумена, духовного чада отца Авеля, который в ответ на просьбу рассказать об отце Авеле для готовящейся книги начал свой рассказ с большим желанием и воодушевлением, а потом смущенно остановился и сказал: «Нет, я не смогу, ведь мне нужно тогда вам всю свою жизнь рассказать, всего себя открыть». Мне очень непросто, хотя те десять лет, когда я знал батюшку лично, очень ясно отпечатались в моей памяти, и с каждым годом их ценность становится все глубже осознаваемой. Непросто мне говорить в присутствии братии моей родной обители, потому что для них память об отце Авеле также является глубоко личным переживанием.

Отец Авель среди русских святогорцев близкого к нам поколения, известен, может быть, не столь хорошо, как, например, отец Илий, духовник Святейшего Патриарха, или отец Ипполит (Халин), хотя батюшка в течение семи лет был игуменом Русского Пантелеимонова монастыря в очень тяжелое для русской обители на Святой Горе время. Дело в том, что мы обычно, к сожалению, за редким исключением, ждем от старцев не духовного наставления, а решения наших житейских проблем. Батюшка часто об этом говорил: «Вы священника как какого-то фокусника представляете. Жизнь прожили, а теперь принесли ее ко мне и просите: "Батюшка, сделайте так, чтобы она была хорошей…"».

Отец Авель в высшей степени обладал благодатным даром рассуждения. Этот дар – последний в лествице добродетелей, по преподобному Иоанну Лествичнику, известен очень мало, по крайней мере, тем, кто непосредственно сталкивается с трудностями монашеской жизни, особенно среди мирян.

…Не так давно в Интернете была дискуссия, связанная с тем, как относиться к паломникам в монастырях, как «защищать» братию от паломников. В Иоанно-Богословской обители никогда такого не было. Отец Авель нам с самого начала говорил: «Вы живете в обители апостола любви, поэтому всех должны принимать, как принимал святой Иоанн Богослов. Даже если они придут смотреть на вас, как на зверей в зоопарке». Так поступал он сам, так поступали и мы, − уставая от этого, иногда переступая через себя, лишая себя сна и отдыха, но при этом нам открывались – и в сердцах наших мы обнаруживали – такие удивительные вещи!..

Кстати, это афонская традиция. Афонский дух на самом деле − не в особом совершении всенощного бдения или повечерия, а в том особом настроении, которое я бы назвал доброжелательной бодростью, направленной и по отношению к Богу, и по отношению к себе и к окружающим. До сих пор, когда я бываю в хороших общежительных обителях на Святой Горе, на Валааме, в некоторых других, − я это чувствую и ощущаю себя словно в родном Иоанно-Богословском монастыре.

К моменту приезда на Святую Гору Афон, отец Авель был уже опытным пастырем и духовником, несмотря на свою относительную молодость. Ему был сорок один год, но при этом он уже двадцать пять лет служил у престола Божия. Он был, без сомнения, монах, но без опыта жизни в монастыре. Можно рассматривать эту «неопытность» как действие Промысла и над самим отцом Авелем, и над Рязанской землей. Ему суждено было укоренить в ней монашеский опыт Святой Горы, а земле Рязанской − воспринять эти семена и дать им жизнь в дивном саду − Иоанно-Богословской обители, которую устроил отец Авель. Отец Авель не был связан с какой-то конкретной моделью, традицией монашеской жизни (они, кстати, не только добрыми бывают), поэтому традиции Святой Горы воспринимались им без каких-либо препятствий. Более того, новоприбывшим − тогда из Советского Союза на Святую Гору стали периодически по несколько русских монахов приезжать − он всегда говорил: «Мы на Святую Гору пришли для того, чтобы ее обычай воспринять, понять этот обычай», − потому что, что греха таить, были там и нестроения из-за того, что многое казалось непривычным.

От природы наблюдательный, с великолепной памятью, вдумчивый, отец Авель все доброе замечал, впитывал, хотя, судя по всему, надеялся использовать это опыт только для своего спасения, не мысля, что будет передавать его другим. На Святой Горе он провел восемь лет, и свое расставание с Афоном пережил как личное горе. В его рассказах постоянно слышался Афон: истории святых, примеры из жизни его старцев-наставников, сомолитвенников-святогорцев.

На Афоне отец Авель был послушником двух старцев − отца Илиана (Сорокина; игумена монастыря в 1958−1971 гг.) и отца Гавриила (Легача; игумена в 1971−1975 гг.), своих предшественников. Он переживал и клевету, и недоверие, испытывал и радость, когда видел, как меняется отношение святогорцев к русским, особенно вновь прибывшим.

Тема нашей секции обозначена как сугубо практическая , поэтому скажу несколько слов о том отличительном, что было в батюшке как в игумене и в духовнике.

Очень сложно отделить те события, образы действия, примеры, где был сам отец Авель, и где − благодатные ему дары от Бога. Скажу о себе: шел как-то по монастырю под гнетом тяжких мыслей − всё казалось плохо, думал уже о том, чтобы оставить обитель. Навстречу отец Авель. Я взял благословение, батюшка внимательно посмотрел, благословение преподал, потом своей клюшечкой − у него была такая, с перекладинкой наверху − мне три раза по лбу легонько постучал: «Не думай так». И дальше пошел. Просто прочитал всё, что у меня в мыслях и в сердце было. Причем, это не мое эмоциональное восприятие духовнических даров отца Авеля − для всех нас тогда это было не удивительно. Мы вообще думали, что везде так: везде есть такой старец.

У нас в братии было, например, немыслимо обмануть отца наместника. Не потому, что мы стеснялись говорить неправду, − бывало, врали и друг другу, и начальству, к своему стыду. Но батюшке никогда. Потому что знали, что это бессмысленно. Он и так все знал. Какой смысл врать человеку, который читает в твоем сердце? Поэтому, когда совершали какой-то проступок, старались не попасться на глаза, хотя это никогда и не удавалось. Идет батюшка в храм, ты идешь по той же дорожке; знаешь за собой грех какой-то, − заворачиваешь, обходишь собор, чтобы не встречаться, …а батюшка тебе навстречу идет. Приходится рассказывать всё как есть. Хотя он даже и не спрашивает.

Отец Авель бывал на службе каждый день, пока здоровье ему позволяло. К концу жизни он уже не мог выдержать весь суточный круг, приходил где-то в конце утрени, еще до того как пели «Честнейшую…», и оставался до конца Литургии. В воскресные и праздничные дни он иной раз приходил в храм самым первым. Причем я был благочинным, по обязанности своей приходил сразу после того послушника, который собор открывает. И хотя почти никогда не опаздывал, батюшка меня очень часто опережал.

В конце жизни его мучили тяжкие болезни, немощи. Но − и это тоже было его характерной особенностью − он никогда ни на что не жаловался. Никогда не рассказывал о состоянии своего здоровья, как это зачастую любят делать престарелые люди.

…Приходишь перед началом службы в храм, проходишь в алтарь, еще темно, он сидит за иконой Иоанна Богослова, на правом клиросе собора, на стульчике, где обычно всегда молился… Берешь благословение, видишь, что батюшке очень тяжело, он даже сидит еле-еле. Желая как-то посочувствовать, спрашиваешь: «Батюшка, как вы себя чувствуете?» Он посмотрит затуманенным взором: «Лучше всех».

Всем его постриженникам, всем кто жил рядом с ним, до сих пор немыслимо отказаться от службы из-за усталости, какого-то состояния духовного… Только если ты лежишь без сил, или голос потерял от простуды, или опасаешься братию заразить. Немыслимо отказаться служить.

Для батюшки служба, конечно, была сердцем, центром, стержнем всего, и она, собственно говоря, его всегда держала. А вокруг службы, естественно, и духовничество вращалось. Где с ним побеседовать? Не было каких-то специальных способов − как попасть к старцу, как его спросить. Все знали: он всегда там, за киотом с иконой апостола Иоанна, − подошли, спросили. Когда он выходил после Литургии, и было много паломников, его, конечно же, сразу обступали. Иногда он шел до своей кельи и час, и два, просто забывая о времени, потому что когда он беседовал с человеком, такое впечатление было, что он полностью в этом человеке растворялся. Ты чувствовал, что для отца Авеля ничего другого и никого другого нет. Только ты и твои проблемы. И он мог с тобой разговаривать и час, и больше, хотя для него это было очень тяжело. Многие этого не понимали, но он полностью посвящал себя нужде вот этого конкретного человека.

Его келейники хорошо знали, как это обычно выглядело: воскресный день, служба закончена, батюшка пообедал; он очень устал и уже лег, ему тяжело. И вдруг приезжают какие-то люди, говорят, что духовные чада отца Авеля: «Срочно, доложите, он нас обязательно примет!..» Ну, откуда вы знаете, что примет, он же еле дышит… Наберешься храбрости, пойдешь в келью: «Батюшка, там приехали такие-то…» Он говорит: «Скажи: простите, не могу принять. Люблю, молюсь…» А я грешный стою и не ухожу, потому что знаю, что будет потом. Батюшка немножко помолчит, губами так пожует: «Ладно, пускай заходят». Пойдешь за этими людьми, входишь с ними, а батюшка уже в подряснике светлом, весь лучится радостью: «Милые мои, как хорошо, что вы приехали!» И только мне одному, или любому другому, кто его хорошо знал, видно: если он при этом стоит, заведя руки за спину, и опирается на косяк двери, это значит, что стоять ему не просто тяжело − ему больно стоять. Заведет их в приемную, и давай они ему свои проблемы излагать − и час, и два… уже вечерня приближается. Думаешь: «Господи, как же он до кельи потом дойдет?» А он прощается с гостями радостно, говорит: «Дионисий, неси палку, пойдем в храм…» И вроде уже и немощи никакой нет. Вот так он относился ко всем. И к нам, братиям, и к паломникам, случайно приехавшим, и к духовным чадам, которые его навещали.

Какой он был игумен. Батюшка от природы был очень живым и эмоциональным. Это притом, что жизнь у него с ранней юности была тяжелой: с шестнадцати лет сирота с детьми на руках, потом – в восемнадцать, двадцать лет − исповедник. Клеветнические письма, перемещение с прихода на приход, изгнание из епархии… При таких условиях эта живость и эмоциональность могли превратиться в некий холерический темперамент, который часто жалит, но совсем не утешает. Но у батюшки, видно, так не произошло, потому что он с детства имел очень мягкое и любящее сердце. Он очень жалел людей. Часто рассказывал, как, когда служил в Городище, ходил по окрестным селам. «Приду, − говорит, − в дом, а там взрослых нет, только дети стоят, ждут священника. Я спрошу: где ваши родители? − Родители ушли и ничего не оставили… А я знаю, что спрятались они, потому что им хочется что-то батюшке дать, а у них ничего нет, голод… Как же я их жалел!»

Эта жалость всегда в его сердце присутствовала, но не была неразумной. В свое время на Святой Афонской Горе мы, собирая материал для фильма, беседовали с некоторыми насельниками, помнившими отца Авеля. Я разговаривал с двумя монахами, которые при отце Авеле несли послушание. Один из них очень строгий, настоящий подвижник, руководил правым хором, − это значит, на всех службах был, и притом еще все свободное время огородом занимался. Постник, молитвенник. А второй – отец Авель про него только с юмором рассказывал, хотя когда батюшка был игуменом, ему, видимо, было не до юмора. Например, однажды сей духоносный муж, а он исполнял звонарское послушание, был вызван к игумену, и отец Авель ему говорит: «Отец, надо позвонить, всенощная под Благовещение будет». Тот в ответ: «А рыбу привезли из Салоник?» Отец Авель смутился: «Прости, дорогой, не получилось, дотерпим до Пасхи…» − «Рыбу не привезли − звона не будет». Ну и много иного было с этим монахом.

И вот я беседовал с тем и другим. Задал один и тот же вопрос: «Какой батюшка был игумен, каким вы его помните?» Интересно: тот монах, звонарь, который отказался звонить, сказал: «Отец Авель хороший был игумен − добрый, милостивый, кроткий». Спросил сурового подвижника, тот задумался и говорит: «Хороший был игумен – очень строгий, очень ревностный...»

Вот парадокс: казалось бы, должно быть по-другому − игумен должен быть строг к согрешающим и милостив к тем, кто хорошо себя ведет. На самом деле, всё наоборот, как практика монашеской жизни показывает. Отец Авель это понял и сердцем, и на примере своего предшественника, схиархимандрита Илиана, который был именно таким: к слабому милостив, как Господь, который льна курящегося не угасит и трости надломленной не переломит (куда ее еще ломать, она и так сломана); а вот к подвижнику строг, чтобы он, не дай Бог, не расслабился.

Всё это мы видели и в нашей жизни. Батюшка мог сделать выговор такой, что ты рассыплешься в прах, на части распадешься, как механизм без болтов. Но при этом он мог одной улыбкой, одним словом тут же вселить в тебя надежду, и собрать тебя из этих рассыпавшихся частей. У него это получалось свободно. …Я бы, правда, не стал советовать самому себе и вам пробовать сделать так же; для того чтобы собирать человека одним словом, нужно, конечно, очень много потерпеть, при этом не озлобиться, и жалость к людям углубить до глубины любви Христовой.

В названии доклада сказано: был нам отцом и матерью. Это действительно было так, но я уверен, что сам о себе батюшка так не думал. Он скорее считал себя нянькой. Вот как он о себе рассказывал, когда в шестнадцать лет остался сиротой с малыми братьями и сестрами: «Пришли забирать мою малышню в детский дом, они все в меня вцепились, плачут: Коля, не отдавай нас, не отдавай! И я так веско сказал: не отдам. Всё сделаю, и воспитаю, и прокормлю − не отдам». Потом уже там тетушка подключилась, которая взяла на себя часть обязанностей, и он так и не отдал своих братьев и сестер, был им нянькой. Когда приехал на Святую Гору, застал отца Илиана уже совсем в глубокой дряхлости, тот часто на руку отца Авеля и опирался, чтобы дойти до кельи. После отца Илиана игуменом стал отец Гавриил, потому что, хоть в 1971 году по жребию отец Авель был избран игуменом монастыря, Священный Кинот этого не признал, так как отец Авель тогда три года еще не прожил на Святой Горе. Отец Гавриил тоже был очень больным человеком, и батюшка о нем заботился.

И вот, перейдя в Иоанно-Богословскую обитель, собрав братию, он для нас стал такой нянькой. Хотя, многим из нас он действительно заменил и отца, и мать.

Отец Авель был очень тактичен. Вообще, иной раз, когда посетители от него выходили, они потихоньку нас, келейников, спрашивали: «Батюшка, наверное, еще до революции какой-то университет закончил?» Потому что он производил впечатление интеллигента с большой буквы. Мы говорили: нет, только девять классов советской школы. Но вот эта тактичность и стремление сохранить человеку свободу и одновременно о нем позаботиться в отце Авеле поражали.

Многое он, очевидно, перенял от своих святогорских наставников. Был у него на Афоне такой случай. Отец Илиан, по своей немощи, отправил как-то на престольный праздник в Иверон отца Авеля вместо себя. А в Ивероне в этот день, как известно, за трапезой полагается мясо. Отец Авель об этом не знал, и предположить даже не мог. После службы посадили их за стол: с одной стороны архиерей, с другой − игумен Иверона. И мясное блюдо. Он подумал, что это, может быть, искушение, провокация против новоприехавшего русского… В общем, со страхом и ужасом вкусил это мясо, чтобы не произошло никакой обиды у хозяев праздника, но при этом понял: всё, Святая Гора для него закрыта… Вернулся в монастырь, уже вечерня идет, отец Илиан на своем месте стоит. «Подхожу, − рассказывает, − к нему, надо бы признаться, сказать: Батюшка, согрешил тяжко, простите, выгоняйте, я готов. Но так и не смог». На душе стало еще хуже. Потом пошли по кельям. У каждого в келье была «керосинка», он машинально поставил чайник, слышит – к двери кто-то подошел: «Молитвами святых отец наших…» – отец игумен, со сверточком в руках.

− Батюшка отец Авель, мне тут хорошие люди, очень хорошие, надежные верующие люди, передали гостинец. Я по старости его съесть не могу, а вот тебе будет утешение. Съешь, пожалуйста. За послушание съешь.

Отец Авель сказать ничего не смог, стало ему еще хуже; развернул сверток с пирогами, разломил, положил в рот, а пирожок… с мясом. И вот батюшка без слез эту ситуацию не вспоминал. Он говорил: «Господи, какой отец Илиан! Он всё понял, он всё у меня в сердце прочел. Но смотрите, как тактично, как тонко он утешил своего неопытного молодого послушника».

И сам отец Авель, очень часто сталкиваясь со сложнейшими духовными состояниями, в том числе в своей братии, всегда поступал так. Не говорил напрямую, а открывал твое состояние либо в притче, либо опосредованно. Я был всегда человеком очень гордым, у меня с детства комплекс отличника и мне очень трудно признаваться в каких-то своих недостатках. И вот время от времени отец Авель вызывал меня к себе для того, чтобы диктовать письма. Он в свое время перестал писать сам. Несмотря на то, что было много других людей, которые лучше справились бы с этой обязанностью, он звал меня. Я молчу, хотя есть в чем признаться, что спросить. Молчу − стыдно, страшно. Он сначала читает письмо, потом начинает диктовать. Я пишу и понимаю, что всё, что мне диктуют, – это ответы на мои вопросы. И так было несколько раз. Причем вызывал он совершенно неожиданно, не было оснований меня использовать в качестве переписчика.

Отец Авель всё очень хорошо помнил о каждом человеке. Он знал, когда у нас дни Ангела, что происходит у нас в семье, знал по именам наших отцов и матерей. Очень часто перед Литургией он подзывал кого-нибудь из алтарников, просил принести незаполненную записку, говорил: вот, напиши за упокой, и начинал диктовать имена монахинь, епископов, архимандритов… Потом объяснял: вот у этой матушки сегодня день Ангела, а у этого владыки годовщина хиротонии… То есть, он их всех помнил. И нас всех помнил. Постоянно держал перед глазами и сообщал об этом Господу. Еще раз повторюсь, мы тогда считали, что всё, что происходит с нами под духовным окормлением отца Авеля, − это естественно. И только после его кончины поняли, какое сокровище от нас ушло. Но на самом деле оно от нас не ушло. Всё, что говорил батюшка и делал, его живой пример навсегда сохранились в сердцах его постриженников и послушников.

«Практические аспекты духовного руководства: преемство традиций» (на примере монашествующих – духовных наставников и подвижников благочестия XX века)». – Примеч. ред.

 

Возможно, будет полезно почитать:

• Киевская русь в период феодальной раздроблености Деятельность и судьба князей эпохи феодальной раздробленности ;
• Какая она, африканская девушка-красавица? ;
• Забавные и интересные факты ;
• Значение и происхождение фразеологизма «Типун тебе на язык ;
• Что такое Один как перст? ;
• Что такое либерализм и в чем его особенности? ;
• Джаред кушнер готовится играть роль библейского антихриста Джаред Кушнер: последние новости ;
• Мордовский государственный университет им ;